Юный Натуралист 1971-05, страница 16

14

этой галошей до изнеможения. Он уже ходить не мог, ложился от усталости, но, когда подносили палку с галошей, все же прыгал.

_ Нет, все-таки пес будет отличныи, —

солидно произнес как-то я. — Глянь, какие у него лапы?

Лапы были действительно замечательные: толстые, переходящие в широкую, выпуклую грудь.

Мы с трудом достали костной муки и пытались примешивать ее к ежедневному Джулькиному супу. Не знаю, что он обо всем этом думал, но суп с мукой не ел, Джульбарс соглашался есть муку только в том случае, если ею посыпался кусок колбасы. И то при этом гадливо жмурился.

— Что же, по-твоему, Белый Клык тоже вырос на костной муке? — спросил меня Витька. — Пес сам знает, что ему есть. Ему природный инстинкт подскажет.

Когда Джульбарсу исполнилось полгода, он открыл для себя, что его боятся. К этому времени он превратился в крупную собаку с широким загривком и тяжелой челюстью с двумя рядами сверкающих зубов. Уши у него стояли, как вырезанные. На него оглядывались прохожие во время наших прогулок, и это льстило моему самолюбию.

Однажды в наш двор забрел соседний мальчишка с палкой в руках. Джульбарс, считая, что тот пришел поиграть, бросился к нему. Мальчишка испугался, ринулся к воротам. Это было для Джули обычным продолжением игры. Он в два прыжка догнал его и, повинуясь инстинкту, впился зубами в ногу. Мальчишка вылетел за ворота и поднял дикий крик. Джульбарс испугался, оглядывался на нас. Мы с Витькой быстренько увели его домой. Первый испуг прошел. Джульбарс показал себя настоящей сторожевой собакой. Так мы считали. И дали ему в награду бутерброд с маслом.

Отец выслушал мой рассказ, хмуро сказал:

— Еще не то будет. Сделаете из него мерзавца, — он кивнул на Джульбарса, — а сами в стороне останетесь.

Тогда я не понял этих слов. Зато часто вспоминал их позже, когда уже ничего нельзя было поправить, и во всем нашем квартале Джульбарс внушал даже взрослым ужас не меньший, чем знаменитая собака Баскервилей. Им уже пугали маленьких детей, и, когда Джульбарса выводили, теперь уже на парфорсе, гулять, улица пустела.

Но все это было позже, а пока Джульбарс казался воплощением доброты и веселости. Тренировки с галошей пошли ему явно на пользу. Рос он как на дрожжах. И ел тоже много. Больше всего он обожал

игры во дворе. Иногда мы с Витькой брали его на городской пляж. Привыкнув к квартире и узкому двору, он вначале был ошеломлен сверкающим песком пляжа, но в воду бросился сразу же, без всяких нажимов с нашей стороны. И поплыл.

— Хороший признак? — скрывая гордость, равнодушно спросил я Витьку.

На что Витька кивнул головой.

Джульбарсу пошел второй год, и он стал полноправным членом нашей семьи. Все вместе мы его ужасно быстро испортили. Веселый, добродушный пес на глазах превращался в наглеца и хама, умевшего при надобности подольститься и тут же, получив свое, равнодушно удалиться, даже не оборачиваясь на свою кличку. Ели мы всегда на кухне, она была достаточно просторной. Джульбарс непременно сидел у стола, разинув пасть и дыша прямо на тарелки. Когда его пытались прогонять, он захлопывал пасть и требовательно клал тяжелую лапу на колени кому-либо из близсидящих. На него кричали, но он усвоил уже давно, еще со щенячьих времен, что это несерьезно и свое он все равно получит. И действительно, после всяких дурацких слов, вроде: «Нехорошая бабака», ему бросали лакомый кусочек со стола. А поскольку между нами в семье шла тайная борьба за его внимание, то он получал от всех.

Пес в минуты кормежки не желал признавать никого и дико рычал, поднимая дыбом шерсть на затылке при всяком обращении к нему. Отцу он однажды прокусил новую туфлю только за то, что, проходя мимо, тот легонько тронул его ногой. Попало ему тогда прилично, но дурной характер исправить было уже невозможно.

Потом уже я стал понимать, что щенок — это сырое тесто, из него по желанию можно сделать друга или коварного подлеца, все зависит от воспитания, но тогда мы разве задумывались над этим?

И вот пес торчал у стола, клянча еду, хотя его всегда кормили раньше нас. Получив от кого-нибудь лакомый кусочек, он переходил к следующему. Со вздохом я тоже давал ему кусочек хлеба или колбасы. Проглотив очередную подачку, Джульбарс легковерно менял объект. И так до конца завтрака. То же самое происходило и в обед. Но больше всего он любил вечера, когда у нас собирались гости. Его закрывали в ванной комнате, а шум в прихожей говорил его опытному уху, что сегодня ему перепадет немало деликатесов со стола.

Вечером гости приходили в игривое настроение. Им хотелось каких-то острых ощущений. И вот в такие минуты кто-либо обязательно спрашивал:

— Ну, как там ваш людоед?

Гости испытывали перед мрачной репутацией нашей собаки непонятное благогове