Юный Натуралист 1972-12, страница 33

34

у него не вызвала, и хорохорился он больше так, для тренировки.

А глухарки, коричневые курочки-рябы, спокойно сидят на крыше навеса и никакого беспокойства при виде меня не испытывают. Привыкли к людям.

В соседней вольере такие же глухари и глухарки. А держатся иначе. При моем приближении они явного страха не выказали, но тут же не спеша, о чем-то толкуя меж собой, стали уходить в глубь вольеры. Спокойно, будто и не из-за меня, а вот ушли. Не приручились еще.

Глухарь — птица дикая, древняя. До недавнего времени попытки разводить ее в неволе ни к чему не приводили. Поэтому опыт Дарвиновского заповедника особенно интересен. Еще в прошлый свой приезд я узнала, как это началось.

— Поймали одного глухаря в ловушку. Самца, — рассказывали мне. •— Посадили в специальное помещение. На полу — солома. Жерди поставили. А он через несколько дней нахохлился. Взяли на руки. А он на руках и скончался.

В другой раз насобирали в лесу глухариных яиц. Принесли в термосах, чтобы не остыли. Подложили под курицу. Она высидеть — высидела, а как вылупились птенцы, пошли недоразумения. Пищат глухарята не как цыплята. Курица их не понимает. Злится. То одного клюнет, то другого. Только через месяц столковались. Правда, за это время много птенцов погибло.

С тех пор прошло несколько лет. Мне не терпелось повидать Вячеслава Васильевича Немцова. Но его все не было. Потеряв терпение, я отправилась искать Елену Константиновну, которая ухаживает за глухарями.

— Она на брудере, — строго сказала мне молоденькая лаборантка в очках и еще строже добавила: — И, кажется, посторонним туда нельзя.

Сооружение под странным названием «бру-дерхауз» я разыскала на «задах» поселка. Это был маленький домик с верандой, окруженный мелкой металлической сеткой.

У домика я застала Елену Константиновну, женщину средних лет, очень спокойную и ясноглазую. Но она обошлась со мной сурово.

— Показать — покажу. Но только снаружи. А расскажет Вячеслав Васильевич. Он скоро приедет.

За сеткой копошились птенцы. Рябенькие, в черную клеточку — тетеревята; покрупнее, рыженькие — глухарята.

Елена Константиновна сорвала несколько головок клевера и просунула сквозь сетку. Душистые красные головки не остались

без внимания. Птенцы столпились у сетки и, расталкивая друг друга, старались выдрать из них кусочек. Не обошлось без драки. Один из птенцов клюнул брата прямо в темечко.

— За что ты его? Нельзя драться! — возмутилась Елена Константиновна. — Скажи пожалуйста, в самое больное место ударил!

Восстановив справедливость, она стала мне пояснять:

— Этим большим петушкам уже по сорок пять дней. — Она залюбовалась задиристыми крупными птенцами, которые уже меняли свое детское рыжеватое платье на взрослое: у них появились черные хвостики и рябые грудки. — Скоро петь будут, — мечтательно продолжала она. — И так неуклюже у них получается. Крылья и хвосты распустят, словно взрослые. А цоканья того нет. Их бы сейчас на волю. Вот бы взлетели! Я все прошу, чтобы им дали выгулы большие; говорят нельзя, могут заразиться. До трех месяцев придется держать на сухом песке.

Елена Константиновна, видимо, забыла о своем намерении не давать пояснений.

— В прошлом году без потерь всех подняли. Если удастся прошлогодний опыт, можно говорить — добились! Очень мне нравится их доверчивость. Птицы как-то привыкают к человеку, который за ними ходит. Не то голос узнают, не то еще как. Хочется очень их поднять... Вот бы вам их сфотографировать. Только ведь они в клеточку получатся. А в глухарятник нельзя заходить. Стерильность! Марганцовкой моем, а то и с хлоркой, и после проветриваем.

— Сколько же времени вы тут заняты?

— Да почти все двадцать четыре часа,— смеется Елена Константиновна.

— Одна?

— С дочерьми. В три смены.

Мы и не заметили, как подъехал Вячеслав Васильевич. Прислонив к дереву велосипед, он подошел к нам, держа в руках бидон.

Вячеслав Васильевич запомнился мне человеком энергичным, деятельным и уверенным в себе. Мы стояли тогда с ним у вольеры, в которой неторопливо прохаживалась крупная пестрая глухарка. Вокруг нее, попискивая, беспечно топтались пушистые птенцы, ища в траве лакомых мошек. Глухарка то и дело останавливалась, вытягивала шею и, вертя головой, прислушивалась: не грозит ли кто ее детям.

Это был первый глухариный выводок, родившийся в неволе. И хотя сложностей и трудностей, что ни день, возникало немало, казалось, опыт удался. Теперь этих цен