Юный Натуралист 1973-01, страница 41

И вдруг за поворотом перед машиной, возник полосатый пешеход: тигр шел в том же направлении, в сторону бухты.

— Ну, что я вам говорил! — радостно воскликнул Сухарев.

Люди прильнули к стеклам. Машина пошла медленно, будто В ногу с мощным зверем.

Тигр не сходил с дороги в глубокий снег. Вскоре он остановился, озираясь на машину. Подвинулся к краю трассы и уселся, высоко поднимая хвост и хлопая им о накатанную поверхность шоссе.

Bj,e пассажиры побледнели и поглядывали то на шофера, то на тигра.

Расстояние предельно сократилось. «Газик» приостановился. Слышно было постукивание размахиваемого тигром длинного, как бич, хвоста.

— Прямо как регулировщик на перекрестке,— пытался шуткой подбодрить гостей Виктор Иванович Сухарев, побледневший не менее остальных.

Шофер медленно тронул машину дальше, постепенно сворачивая ее к другой стороне шоссе. Когда «газик» поравнялся с рычащим зверем, шофер включил максимальную скорость. Машина вертляво понеслась вперед.

Сухарев протер стекло и взглянул на то место, где сидел зверь. Тигр уже бросился с дороги в глубокий снег и тяжелыми прыжками спешил -в лес.

В. СВИРИДОВ

ИСКУСНЫЙ РЫВОАОВ

Я смотрел через штакетный забор во двор моего соседа, охотника Павла Крута, и не мог отвести жадных глаз. Крут провел еще одно утро на нашей речке и выкладывал из сумки, похожей на голенище, серебристых форелей. А на плече его устроилась выдра — терлась округлой головкой о рыжеватую поросль его щеки и преданно заглядывала в глаза.

Когда форели были очищены и присолены, хозяин наклонился к земле и приказал:

— Ика, чук!

Выдра соскочила с плеча и, неохотно, переставляя ноги-коротышки, пошла на крыльцо, где лежал ее шерстяной коврик. Как хотелось ей еще побыть с хозяином, но ослушаться она не могла.

Крут объяснялся с выдрой на каком-то птичье-зверином языке, и они отлично понимали друг друга. Кое-что и я успел узнать. «Чук» значило: «Иди на место». Чтобы выдра подошла к нему, он говорил:

«Квит», а чтобы она прыгала в воду — «Рух!». Иногда Крут выкрикивал: «Гурк!», «Дук-дон!» или еще что-нибудь замысловатое, и эти звуки ставили меня в тупик.

Вообще-то, охотник был неистощим на такое словотворчество. Серого косого пса он звал Месей, а тощего желтого котика — Фесей. Выдру же, когда малютку принес с охоты, тоже назвал необычно — Икой.

Завидовал я Павлу: мне бы такого зверька. Ему и удочкой себя запросто обеспечить, а у меня рыбалка только время забирает.

А что, если попросить у Крута напрокат Ику? Не даст, пожалуй. А отчего бы не дать, куда она денется?

Подхожу к забору и говорю:

— Слушай-ка, Павлик, одолжи мне на вечер Ику. На удочку у меня рыба не идет, а ухи поесть хочется.

Он посмотрел на меня острыми глазками и, пряча в морщинах хитринку, ответил:

— Бери, жалко, что ли... Только не жадничай: возьмешь пяток, и достаточно. В этом тоже порядок нужен.

Под вечер я зашел за Икой. Но взять ее было не просто. От прикосновения моих рук она вздрагивала, показывала цепкие зубки, и глаза ее загорались откровенной злобой. Вспомнилось, как в драке Меся оторвал ей ушко, и она не осталась в долгу: хватила зубами — и не стало глаза у собаки. Надо быть осторожнее, брать лаской:

— Ну уважь, Иконька! Пойдем, поработай, умница!

И нежность не помогала. Как только я прикасался к ее спине, она норовила вцепиться зубами в руку.

— Подожди, Петрович, — пришел мне на выручку Крут. Он взял выдру за нижнюю челюсть и, когда их взгляды встретились, прикрикнул:

— Дук-дон, Ика!.. Дук-дон!

После этого словно бы магического «дук-дона» выдра позволила взять себя, но смотрела на меня по-прежнему недружелюбно.

Принес я ее к речке и пустил в заводь. Пошла по воде — только зыбь расходится. Отплыла до темневшей глубинной середины и начала охоту. Бьет по воде тупо заостренным хвостом, как палкой, — рыба прячется под камни и там становится добычей хищницы. Поймает — съест, поймает — съест... На меня ни малейшего внимания.

Когда же она мне принесет форель?

— Квит, Ика!.. Квит! — зову я, подражая голосу Крута, но она все «квитается» со своей добычей, как будто меня вовсе нет на берегу.