Юный Натуралист 1973-05, страница 6

12

7

мол, здесь добывали мрамор -— и такой удивительный по цвету, какого нигде на свете нет; возить его приходилось по реке, а как раз в этом месте спускать, — вот и кричали, когда спускали глыбы мрамора: «Майна! Майна!» — вниз, значит... Кстати, чем глыба мрамора больше, тем она ценнее.

Другие говорили, что нет. «Ничего подобного! — заверяли они. — Совсем не отсюда название. Просто на Енисее в этом месте большие промоины зимой — «майнами» их зовут, вот и поселок так назвали. И правильно сделали. Чтоб знали, что тут промоины, и опасались. А уж про мрамор это так, для красоты придумали».

Только, может, и не для красоты. Мраморный карьер и сейчас находился невдалеке — и с великолепным мрамором — говорили, чуть ли не двухсот оттенков был мрамор, то есть этого и представить нельзя. Когда не ленился, я подбирал на дороге небольшие осколки мрамора, мыл их в реке, и ни разу мне не попались похожие по цвету куски. Тогда, удивленный, я поднимал голову и глядел на хребет, одетый тайгой, — весь он был чистый мрамор. Где-то далеко по мрамору, присыпанному землей и палыми листьями, осторожно ходили маралы, скакали зайцы, расхаживали медведи. Это было так, потому что о зверях в этих краях рассказывали

настойчиво и подолгу, как обычно рассказывают охотники.

И поселок был старый. Среди тайги он выглядел ухоженным и нужным, а был уже большой. Кругом стояли горы: аккуратные, с приятными для глаза мягкими очертаниями. И одеты тоже были деревьями приятными и ясными: березой и сосной.

Возле домов росли сады, а в них особенно много «китайки». Так что легко узнавалось, давно хозяева поселились в доме или только приехали строить ГЭС — и когда приехали. Деревья с упавшими ветвями — все красные от яблок, подпорки кругом — значит, давно живут хозяева; яблони без подпорок, редкие яблоки на ветвях — хозяева приехали в самом начале строительства; а если стоят одни голые торчки, жалко-пустые, маленькие, — тут новосел.

Но без яблонь дворов почти не было. Сибиряки народ основательный. Старик, объяснявший мне название поселка, обмолвился: «Столько лет жить да руками не шевельнуть вокруг себя... Себе хуже». Это он о яблонях сказал.

Стройку в поселке любили. То есть в любом доме всегда знали, что происходит на ней сейчас: чего там не хватает, что мешает и что нужно сделать сию минуту, чтобы все шло совсем хорошо. Все словно ожидали: вот построят ГЭС, и ста нет здесь все по-другому — не так, как было до сих пор. Не лучше даже — и сейчас неплохо, — а как-то совсем по-другому. Как? — сказать затруднялись. Впрочем, времени оставалось достаточно, и все можно будет увидеть, не предугадывая, своими глазами. ,

Сейчас можно было увидеть лишь котлован.

Утром, едва еще занимался рассвет, я отправился вместе с рабочими на их же машине на стройку. День начинался пасмурно — вернее,

кончалась пасмурная ночь, и только светлая лента реки видна была хорошо. Камни у осыпей лежали темными и мокрыми, словно кто-то вынул их из воды, но не обтер, а лес по склонам вот-вот еще должен был выплыть из тьмы. Выпрыгнув из кузова, рабочие быстро и молча разошлись по котловану, сразу исчезнув в сумерках, машина ушла, и я остался один. Теперь уж и реки не было видно, ее отрезала дамба.

Стройка/ начиналась как обычно. Вначале перегородили половину Енисея — река неслась теперь по половине своего русла, и даже в котловане, где я стоял, слышалось, как она недовольна самоуправством людей. Ключами она просачивалась сквозь каменную насыпь, пытаясь пробраться сюда, в котлован, откуда ее выгнали. Но это плохо ей удавалось. Здесь, на относительно сухом месте, уже была заложена часть фундамента'' ГЭС. Это сооружение только называли «фундаментом», на самом деле светлеющее передо мной строение по высоте было никак не меньше трехэтажного дома, но выглядело куда основательней — ведь в нем не было ни одного окошка. Такой же фундамент построят потом и там, где шумит сейчас река, и тогда реке некуда деваться — она пойдет сквозь плотину. Как она тогда будет шуметь!

Я стал подниматься на скалу,

чтобы увидеть котлован сверху. Уже давно взошло солнце, а я все шагал и шагал по дороге, уходящей наверх. Звуки, до этого ясно доносившиеся из котлована, постепенно смолкали. Когда же я добрался до той отметки на скале, куда должна подняться плотина, — двести пятьдесят метров по вертикали, — то меня совсем окружили тайга и безмолвие. Странно было смотреть вниз, в котлован, видеть, как там легко шевелятся бульдозеры, как ворочается игрушечный экскаватор, разбегаются в разные стороны машины, и не слышать ни одного звука. Плотина вместе со всеми своими звуками и скрежетом работы когда-то поднимется из котлована до того места, где я стоял, заглядывая вниз, и тогда река — сейчас узкая и тоже игрушечная, — натолкнувшись на преграду, начнет подниматься. Она зальет распадки, поглотит осыпи, огромные скалы нырнут в ее воду, и рыбы будут плавать там, где сейчас бродят медведи. Вот что было поразительно. Даже не верилось, что это возможно. Но машины в котловане деловито, хотя и бесшумно, шевелились, полукруг фундамента виднелся как на ладони, только нельзя было увидеть, стоя здесь на скале, как он растет. Ведь нельзя видеть, как растет дерево или трава.

Еще по пути на скалу я забрел к взрывникам. Они бурили скважины