Юный Натуралист 1974-08, страница 42

52

Машина опять бежит по дороге, блестит река, и бревна, плывущие по воде, время от времени бухают в скалы: бум-м! Таня прижимается к папе: похолодало, тот запахивает ее плащом: «Озябла?» Таня не озябла ничуточки, ей хорошо, какая хорошая поездка! Она будет рассказывать Люське и Надьке, своим подругам, как ехала целый день, и какие были джейраны, и как стреляло ружье и охотник промазал. Газели где-то в горах, живые, и, хотя ружье выстрелило, все в машине остались живые, и Таня тоже, и это очень- хорошо — жить на свете!

Таня приезжает домой поздно вечером.

— Спать... — просит она, и мама укладывает ее в постель.

Снится ей дорога, река, газели на берегу. И она тоже газель. Выходит охотник с синими, как небо, глазами, в руках у него вместо ружья самоварная заржавленная труба. Охотник целится в Таню, а ей не страшно, она оглядывается по сторонам и смеется. Труба пыхает дымом, но выстрела не слышно, и Таня опять смеется и бьет в ладоши:

— Промазал! Промазал!

Охотник опускает трубу и тоже смеется. Потом перешагивает через реку и, наклонившись к Тане, говорит ей на ухо:

— Ведь я нарочно промазал, девочка. Мне тоже было их жаль, как тебе.

М. Грешное

КРЫЖЕНЬ

Когда закончилось строительство Киевской ГЭС и начало заполняться гигантское водохранилище, Леньке исполнилось двенадцать лет. Весна в тот год выдалась поздняя. Дни стояли ветреные, холодные, а ночью зажигались зеленые звезды и мороз усиливался. И только в конце марта лед на водохранилище отошел от берегов, и Ленька, возвращаясь из школы, заметил в промоине стайку нырковых уток.

Жил Ленька в деревеньке Ровы, стоявшей в старом сосновом лесу как раз между Днепром и Десной. Поэтому и охотничье хозяйство, где отец Леньки был егерем, называлось Межреченским. Егерский участок Тихона Алексеевича — прибрежная полоса водохранилища от поселка строителей ГЭС до островка со старой деревянной вышкой. Это специальный воспроизводственный участок. В отличие от других обходов охота здесь строго запрещена в течение всего года.

Постепенно птицы начали заселять острова нового водохранилища. Появились и

такие, которые не задерживались здесь в прошлые годы. Так на острове с деревянной вышкой поселилось несколько пар хохлатой чернети — нырковых уток с бурыми хохолками на фиолетово-черных головках. Островок метрах в двухстах от сторожки заняли малые чайки, тоже новоселы для этих мест. Устроила здесь гнездо и хорошо известная всем охотникам крупная, светло-коричневая, с блестящей зеленой полосой на крыльях кряковая утка. Привольно стало птицам на островах. Не тревожит их человек, не добраться сюда и четвероногому хищнику. Только иногда загудит далеко на фарватере теплоход или пройдет вблизи острова рыбачья моторка, закачает волна листья кувшинок, и опять тихо.

У кряквы на островке, что против Тихоновой сторожки, вывелись утята. Утка-мать сразу повела их к воде. Через намытый волнами в камышах песчаный вал она перенесла утят в клюве, и восемь си-зовато-желтых пушистых шариков закачались на мелководье среди высокой осоки.

Узнал об этом енот, который жил в старой лисьей норе неподалеку от берега. Начал он по ночам бродить вдоль песчаной отмели, собирать ракушки, поглядывая все чаще и чаще на заросший осокой и стрелолистом островок.

Заметил отпечатки енотовых лап Тихон Алексеевич, но за птиц на острове он не беспокоился. Слишком далеко от берега, не доплыть туда желтобрюхому разбойнику.

Утром и вечером кряква с выводком кормилась на мелководье, склевывая со дна личинки насекомых и стебли водяных растений, а днем старая утка учила утят прятаться от болотного луня и серых ворон. Росли утята быстро и в конце июля уже начали совершать небольшие перелеты. Были они только светлее пером и поменьше, чем старая утка. А у двоих селезней под серыми перьями появились на голове зеленые, а на горле светло-коричневые мягкие перышки.

Осыпались белые цветки стрелолиста, начал заметно убывать день. Поспела ежевика на дне лесного оврага, а на склонах рябиновые ветки пригнулись от тяжелых и ярких, будто выкрашенных киноварью, ягод. Енот теперь редко появлялся на берегу, больше бродил по опушкам да оврагам, собирая лесной урожай. Утиный выводок по вечерам тоже летал в старый сосновый лес. Там на поляне начал уже розоветь овес, посеянный Тихоном Алексеевичем для подкормки серых куропаток. На водохранилище утиная стая возвращалась обычно перед восходом солнца.

И вот однажды в конце августа, когда уровень воды заметно понизился, енот задолго до рассвета перебрался на островок и затаился в густом тростнике.

Утром собрался Тихон Алексеевич проверять жерлицы. Вышел он на крыльцо своей сторожки и вдруг услышал громкое кряканье над островком. Семь уток поднялись над камышами, на какое-то мгновенье замерли в воздухе и заспешили к невидимому противоположному берегу. А от островка с селезнем в зубах, разбрызгивая воду, мчался к песчаной отмели енот. Тихон Алексеевич бросился в сторожку за ружьем. После выстрела енот бросил добычу и в несколько прыжков скрылся в высокой прибрежной траве. Только закачались верхушки тростника там, где прошел зверь, и все затихло. Тихон Алексеевич подтянул повыше резиновые сапоги и пошел посмотреть, что стало с селезнем. А тот уже приподнял голову и, увидев приближающегося человека, медленно поплыл к островку. Тихон Алексеевич заметил: правое крыло селезня беспомощно тащилось по воде.

«Крыло поломал, разбойник, — подумал егерь. — Надо помочь, да вот беда — крыжень теперь в осоку забился, без собаки его и не увидишь».

Отправился Тихон Алексеевич в деревню. Вечером он сказал Леньке:

— Завтра пойдем крыжня искать и Зимку в помощники возьмем. Так что ложись пораньше.

Но Леньке не спалось. Он думал: «А что, если енот опять на остров заберется. Не спастись тогда крыжню. Останутся от него на песчаном островке только жесткие маховые перья да желтый клюв». И когда в доме все стихло, а сверчок затянул свою скрипучую песню, Ленька решил идти. Надел он брезентовую куртку, взял старый рюкзак. Во дворе Ленька подозвал Зимку, пристегнул к ошейнику узкий, длинный ремешок.

Сначала заброшенная лесная дорога шла через березняк, и белые стволы отчетливо виднелись под звездным августовским небом. А вот когда начались сосны, идти стало труднее. Теперь Ленька часто спотыкался об узловатые сосновые корни, и тогда взвизгивала Зимка, потому что поводок неожиданно натягивался. Но вот старый лес кончился. Поднялись на песчаную насыпь, тянувшуюся вдоль берега водохранилища, и в это время на востоке начало светлеть, будто возле самого горизонта кто-то развел огромный костер. Когда краешек луны показался над водой, Ленька увидел отцовскую сторожку. Но заходить туда он не стал. Ленька сунул в рюкзак охапку сухого

53

плавника, сложенного под навесом, взял Зимку на руки и зашагал по воде к островку.

Вскоре на песке возле осоки замигал небольшой костер. Зимка сразу уснула, а Ленька обошел островок несколько раз. Уток в камышах не было. Тогда он привязал к поясу поводок, поближе к огню постелил куртку, сунул под голову рюкзак.

Приснилось Леньке прозрачное озеро с золотыми кувшинками. Плывет по этому озеру белый селезень. Знает Ленька из отцовских рассказов, что очень редко встречается среди серых диких уток такой красавец и называют его охотники князьком. Вдруг появился длинноухий пес, бросился к селезню. А тут и хозяин собаки подошел к берегу, ружь - наготове держит. Но князек уже успел предупредить товарищей об опасности. Поднялся над синим озером утиный хоровод и полетел под облаками к далекому лесу. Так и не успел охотник выстрелить. Прицелился тогда он в белого селезня, а тот, как нарочно, возле собачьего носа кружится. Стрелять опасно, можно в собаку попасть. Кое-как отозвал хозяин собаку, держит ее за ошейник, а пес лает, захлебывается, норовит за князьком опять в воду прыгнуть.