Юный Натуралист 1975-05, страница 17

15

V гостей моих. А с ним-то шутки плохи. Этот глух к человеческой доброте. Должно быть заслышал шаги, кинулся к двери, Я прижал ее. Секач давит изнутри. Так мы „ схватились. Еле дверь закрыл, закрепил бечевкой. Утром прихожу. Дверь на земле. Секач высадил, ушел. А кабаниха с поросятами хрюкает: мол, есть давай. Подкормились с месяц, по теплу выпустил. Видел потом в стаде. По клыкам, и секача узнал. На расстоянии, конечно. Я ведь каждого своего зверя различаю по оттенкам шерсти, по походке, по физиономии.

«Своего» — значит того, что прижился на закрепленных за егерем угодьях. В момент нашей беседы на попечении Власюка находилось семьдесят кабанов, триста оленей, двенадцать косуль. Зубры появляются тут временами.

С ними Сергей Степанович тоже, что называется, находит общий язык и пользуется каждым удобным случаем полюбоваться могучим и гордым зверем. Только однажды, когда Власюк подвез на санях картофель к кабаньей кормушке и неожиданно застал тут знаменитого в округе Пу-генала, то не обнаружил в нем благорасположенности к себе. Впрочем, не в пример сородичам, Пугенал всегда отличался задиристым нравом, чем и снискал себе большую известность. Воинственно изогнув гривастую шею, зубр грозно бросился на человека. Вот уже слышен звериный хрип. Почти рядом — курчавость широкого лба над налитыми кровью глазами. Власюк нажал на курок.

Должно быть, заметив в моем взгляде понимание крайней необходимости, к которой он мог прибегнуть, Сергей Степанович кротко улыбнулся и всплеснул руками:

— Что вы! Что вы! Выстрелил в воздух. Разве можно!..

Даже не произнес, что именно: разве можно! Мысли такой не допускал. Задним числом рассуждает' нужна была уверенность, что выстрел отпугнет зверя, охладит его ярость. Считает, что не так уж она была велика. За что особенно зубру сердиться здесь на человека? Но тогда, наверное, подумать ни о чем не успел. Действовал машинально, верный свойствам своей души, с малолетства зревшей под сенью доброты и мудрости родной земли.

— Разве можно! — повторил Власюк еще раз. — Зубр целехонек умчал на приволье.

Глаза Власюка улыбчиво сузились, взгляд его прошелся по лесной гряде за озером, словно что-то высматривал в глубине чащ, еще больше потемневших рядом с предвечерней яркостью опушки, В яркости этой светились белые стволы берез. Точно вдогонку за быстро и незаметно уходящим вре

менем пробежала по воде мелкая рябь и исчезла.

Сергей Степанович продолжал:

— Да, такого случая больше не было у меня за все двадцать пять лет, что я работаю в пуще Обычно выхожу на поляну, и вот они, метров двести, сто от меня. Пасутся. Я замру. Не от страха — от удивления. Словно художник вельми тороватый их нарисовал, к тому же в хорошем настроении. Оно от радости бывает, что есть такое на земле. Я о лесе. О его зорях. О косулях. И о зубрах. Какая могучая стать! Каждая линия с другими в полном согласии, будто у древесной ветки. В каждом изгибе — трепет. Щиплют траву степенно так, важно. Знают себе цену. Самка, что в стаде вожаком, у зубров так заведено, поднимет голову, мельком глянет на меня — и опять к траве. Остальные и голов не поднимут. Может быть, им знак какой подан. Мол, не дрожите, свой это идет по нашей пуще. Я постою — и на другие угодья. На душе вельми хорошо.

В здешних местах в ходу это старинное слово — вельми.

И голос,, и взгляд, и мечтательная поза Власюка — все говорило о том, как дорога ему неразделимость своей жизни с нескончаемой жизнью родного леса, И еще я подумал: а ведь и верно — за что этим великанам пущи быть здесь в обиде на человека?!

А. Кожин Фото В. Сабадаша и Г. Смирнова

На наших фотографиях: Европейский благородный олень (стр. 10) Мохноногий сыч (стр. 13). Беловежские зубры (стр. 14).