Юный Натуралист 1981-05, страница 29

43

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ САНЧО

Сколько уж — считай, года три не видел я Саньку. Переехали мы в другой город, и разошлись наши с Санькой дороженьки.

А уж так, признаюсь, хотелось научить его доброму на этой земле, чтобы понял он, какая это радость — ходить по ней, что-то делать для нее, полюбил простор лугов и полей, шум лесов, не обижал живое, зеленое.

Не получилось.

Слышу — Санька в самодеятельность записался. Ну вот уж и запел.

Потом слышу — занялся фехтованием, играет по вечерам шпагою, с торжествующим кличем кидается в атаки.

А я помню, как мы с ним под дождем у речки мокли, как слушали полуночную тишину и лазали по кустам, высматривая соловья. Вспоминаю дороги свои воскресные, в которых не было у меня друга вернее и надежнее.

Неужто забыл все?

Давно собирался съездить, походить старыми тропами, поговорить, пригласить в деревню, а приехал он сам. Открываю вечером дверь, Санька навстречу: белесый вихор торчком, глазища открытые, доверчивые. И само нетерпение:

— А пойдемте завтра на охоту!

— Пойдем, Сань.

В половине третьего только до плеча дотронулся, как солдат по тревоге — в две минуты одет-обут. Выпили по кружке молока, на крыльце сунули в карманы яблок и вот уже шагаем улицей на край села. Родниковая тишина обнимает нас, и, чтобы не тревожить ее, мы не говорим, а шепчемся как заговорщики.

— А вдруг мы сейчас тыщу уток настреляем,— то ли спрашивает, то ли мечтает Санька.

— Да что мы, разбойники? Куда нам столько? Да и патронов у нас с тобой всего два.

— И то,— так же легко соглашается Санька.— Пусть живут!

Он идет рядышком, солидно придерживая мое ружье за плечами, и, по-моему, подрагивает от ожидания утра. А оно еще далеко-далеко...

Остановились на взгорье — глаза в вышину.

— Ну-ка, не забыл,— хитро спрашиваю,— где у нас север?

Санька мгновенно окидывает взглядом небо:

— Это — Большая Медведица... Это — Малая...

— Разве эта — Малая? — с улыбкой переспрашиваю я, пытаясь сбить его.

— А вот и эта! — прибавляет он в голосе, возмутившись моим недоверием.— Вот считайте: раз звезда, две, три...

— И правда, она,— соглашаюсь я, останавливая счет.

С минуту молчим. Санька не выдерживает перед вечностью неба, захлебывается удивлением:

— Здорово! Звезды прямо как рядышком! А правда, что свет от них тыщу лет идет?

— Правда... И даже больше. Бывает даже, что мы еще видим звезду, а она уже погасла...

— А что бывает, когда звезды гаснут? — тревожно спрашивает Санька.

— Когда гаснут звезды, погибают миры...

Санька грустно молчит, переживая за миры

и далекие звезды, и, чтобы отвлечь его, я спрашиваю:

— А ты хотел бы... полететь туда? А? Космонавтом?

Он откликается не сразу.

— Хотел бы. Только я уже решил,— вздыхает,— буду вот этим... кто выращивает все... ну, вот и сады, и хлеб, и деревья...

— Биологом? — подсказываю. И чувствую, как он согласно трясет головой.

А по небу вот-вот уже восход тронется. Утренняя заря, переночевав где-то за лесом, несмело засветилась серенькой полоской над темными силуэтами деревьев, обозначив на противоположной стороне неба чуть видимую гряду иссиня-черных облаков.

Скользкой тропкой спускаемся через лес к болоту. Месяц причудливо лепит из полумрака седые видения. Но я верю ему и не верю. Когда хочу сложить сказку, верю. Когда не хочу бояться темноты, забываю о ней.

А что притих мой маленький Санчо? Я трогаю его за плечо:

— Ты что молчишь, дружок?

Он приостанавливается, берет меня за руку:

— Дядь Вить, а тут... медведи есть?

— Нет, Сашенька. А что?

— А могут быть?

— Да могут, наверное... Но пока нету.

Потом мы идем росистым лугом, краем поля, и Санька, должно быть, запоминает вкус волглой пшеницы из сорванного колоска, запах ржавой застоявшейся осоки над почти недвижным ручьем, родниковый холод росы, запоминает березки, забирающиеся на огорок или, наоборот, спускающиеся с него, испуганный крик болотного куличка... Запоминает без слов. Пока только сердцем. Но я-то знаю: все это отзовется и назовется.

К болоту мы подошли около четырех. По-