Юный Натуралист 1984-01, страница 44

43

РОЗА ВЕТРОВ

В воскресенье Торопов проснулся необычно рано. Накануне он сделал ошибку — пообещал своим малышам повезти их на рыбалку. Трехлетние близнецы поднялись чуть свет, долго шептались, потом стали потихоньку канючить, а когда мать прикрикнула, в один голос разревелись. Плач сыновей и разбудил Торопова. Зная, что теперь заснуть не удастся, он, к великой радости ребят, надев выцветшую сатиновую спецовку, принялся собираться в поход, успокоив себя: «Досплю на островке».

На небольшой самодельный столик, уютно примостившийся во дворе между двумя пышными кустами сирени, Торопов вынес корзинку с провизией, подвесной мотбр для лодки и вдруг вспомнил, что забыл, самое главное — банку с наживкой. Вернулся в дом — телефонный звонок.

Звонил Игнатыч, контрольный мастер ОТК.

— Беда стряслась небывалая! — зычно кричал в трубку старик.— В цехе брак!

— Что, брак? — поморщившись, спросил Торопов. Привыкнув к тому, что браковщик постоянно сгущал краски, он решил, что речь идет о двух-трех недошлифованных клапанах.

— Все клапаны брак!.. Все!.. Вся продукция рябая...

— Рябая? Не понимаю.

— Я сам ничего не понимаю. Приходите — увидите.

Всю тяжесть случившегося Торопов понял только на складе готовой продукции цеха, когда осмотрел в лупу полированную до зеркального блеска поверхность клапанов. Металл был сплошь в мелких рябинах, словно кто-то обрызгал его из пульверизатора кислотой. Торопов проверил клапан за клапаном — все поражены коррозией. Изделия, обработанные с точностью до тысячных долей миллиметра, перешлифовать было нельзя. Окончательный брак.

Положив на стол лупу, Торопов заметил, что рядом с ним стоит главный инженер завода Костин и искоса посматривает на Игна-тыча.

— Не моего ума это дело,— выдавил из себя Игнатыч, понимая, что первое слово за ним.— Такого еще не видывал. Знаю одно: брак непоправимый.

Игнатыч всегда гордился тем, что был не только браковщиком, но и учителем молодежи. Обнаружив брак, он не ограничивался списанием его по акту. Обязательно втолковывал рабочему, почему тот ошибся, как ошибся. Стоило допустить оплошность вторично — пропесочивал виновника, да не только один на один, айв стенгазете, и на собрании. Эти свои неписаные обязанности Игнатыч считал первейшими, что ни на есть важными. И за такой постоянный инструктаж ценили старика и рабочие и начальники. Ему прощали рез

кость, шумливость, стремление подчеркнуть, что он всех больше знает, всех больше печется о деле.

Повертев в руках клапаны, Костин распорядился отправить несколько штук в лабораторию на исследование и, пригрозив Торопову выговором, удалился.

До поздней ночи Торопов, Игнатыч и мастер шлифовального пролета, вызванный из дому, выясняли причины странного происшествия, но так ничего и не установили.

Одиннадцать дней прошли без всяких осложнений, и о происшедшем стали уже забывать. Только Торопова не оставляло чувство тревоги, словно ночью в гуще леса оставил он позади себя притаившегося человека. Предчувствие не обмануло его. Клапаны на складе снова покрылись пятнами коррозии. Цех стало лихорадить. А в середине сентября три дня подряд шел сплошной брак.

Торопов получил от главного инженера выговор, потом строгий выговор, потом строгий с предупреждением. Он осунулся, почернел, стал раздражительным, в обычно спокойных серых глазах его все чаще вспыхивал огонек перевозбуждения. Домой он теперь не являлся по нескольку суток, день и ночь торчал в цехе, тщательно проверял многочисленные звенья технологического процесса, но ничто от этого не изменилось. Клапаны, изготовленные из самых лучших сортов жароупорной стали, по-прежнему сотнями поступали на склад металлического лома, откуда шли в переплавку.

Отчаявшийся директор вызвал на завод бригаду работников института металлов, специалистов по коррозии. Металловеды проводили исследование за исследованием, но тоже ни к какому выводу не пришли.

Страсть к охоте обуяла Игнатыча еще в детстве, когда ему, десятилетнему мальчишке, удалось подстрелить во дворе ворону из ветхой отцовской шомполки. Ружье было одноствольное, невероятно большого калибра, сильно отдавало. После выстрела у него неделю ныло плечо, а на правой скуле красовался огромный синяк. Да еще отец, вернувшись с работы, задал трепку за самовольство. Только все это не отбило любви к охоте.

Прошло почти полстолетия. Шомполка давно проржавела на чердаке, разболталась донельзя двустволка, а юная страсть не остывала.