Юный Натуралист 1987-01, страница 47

вал на его белую руку, держащую красный карандаш. Потом и сам ушел к столу, на котором стопочкой были его книги, а другой стопочкой — книги брата, задумался, ссутулился над своей особой тетрадкой. Отчего все-таки случаются в жизни черные дни? Ведь вот отец ничего не проронил, и вот редактор так хорошо разговаривал и задание дал интересное. Но отчего все думается о разных неприятностях, бедах, о горестном известии из Парижа, о том недавнем собрании, на котором так неоправданно ругали его и на котором сидела Жанна Рыбак, маленькая, ловкая, с очень крепенькой ладошкой, с зеленоватыми глазами, не вставшая на его защиту, как будто была она со всеми заодно и не глядела на него на каждом уроке своими зеленоватыми глазами,— отчего же все думается об этом?

И когда вдруг забарабанили в наружную дверь и тут же загремели ботинками, точно вошло сразу несколько человек, Вадик, еще не выглянув на стук, тотчас догадался по шагам, что это пришел всего один человек, неповоротливый увалень Ромка Пинчук, навлекший столько волнений. Вадик захотел сразу же встать перед ним и бросить что-то дерзкое, гордое, презрительное, убить враля единственно точным словом, но вспомнил вдруг себя в редакционном кабинете, как сам стоял почти неживой, и тут проснулось в нем великодушие, и он отступил в сторону.

А Ромка, черноглазый, со щеками, блестевшими, как оладьи, уже оправдывался перед отцом, будто отец был его соавтором, а не он, Вадик.

— Меня самого в заблуждение... Я сам... Да я не виноват! Лесничего встретил, он мне так и сказал...

— Вот если бы в лесу ты его встретил,— сказал Вадик.— В лесу, а не возле базара. Да...

Но что теперь шуметь, зачем заблуждаться, и будет хороший урок на будущее, и надо найти в себе достоинство и простить этого увальня, этого медведя, так редко забредающего в лес.

Ромка же, неотрывно следивший за ним и читавший его мысли, уже заговорил о своих планах, какие он факты добыл и какие отличные заметки напишет, стал спрашивать и Вадика о планах, потому что нельзя им повторяться. Вадик, устало поглядывая на соавтора, припомнил разговор с редактором. О спорте заговорили, заспорили, Вадик был насмешлив, ироничен, ведь был он баскетболист и конькобежец, а Ромка слыл всего лишь теоретиком спорта. Потом о литературе заговорили и сразу осеклись, точно задохнулись, вполголоса упомянув то сообщение, тот день: Париж, 7 ноября, в возрасте восьмидесяти трех лет...

— Марк Никифорович, вот вы читали Бунина? — все еще тихим голосом спросил Ромка.

— Читал,— не оскорбившись, ответил отец.

— Какой грандиозный писатель!

— Превосходный писатель,— согласился отец и с таким сожалением взглянул на Ромку, точно сказать хотел, что вот он, Ромка, и не чи-