Юный Натуралист 1987-01, страница 46

44

читали». И только Ромка Пиичук в такие дни проницательно посматривал на него и помалкивал. А потом вдруг и он стал печататься в газете. Ребята смеялись, если обнаруживали в одном номере заметку Вадика, а в другом — Ромки. Но только Вадику было не очень весело. Затаенное их соперничество вскоре привело к тому, что об одном и том же событии они писали оба, тут же относили в редакцию, стремясь опередить один другого.

Когда в редакции над ними, однажды столкнувшимися нос к носу с заметкой об одном и том же школьном первенстве, все посмеялись, они вышли из особнячка, сердитые друг на друга, и, остыв на ветерке, пришли к уговору избегать повторов и делиться планами. После того то Вадик стучался в Ромкин дом, то Ромка стучался к Вадику. Все шло прекрасно, каждый был спокоен за свою славу, они почти дружили. И когда Ромка предложил написать о лесопосадках, Вадик с готовностью согласился, его воображение покорили экзотичные деревья — бук, амурский бархат. А вот теперь, проклиная Ромку, он понуро брел в редакцию и не переставал твердить самому себе: так тебе и надо, простофиля!

Прежде чем взяться за бронзовую, уже позлащенную от времени и прикосновений, такую же старую, как и весь этот некогда барский дом, ручку редакционной двери, Вадик постоял на круче, занимая спокойствия у природы. Над всем вокруг: над повторившим очертания реки изысканным болотисто-зеленым льдом, над загрубевшими кручами, над облетевшими деревьями, над крышами, трубами, облупленными лодками — плыл постук дальней, игрушечной с виду телеги, последней в этом году, потому что нагая земля давно ждала снега. И казалось, кинь с размаху яблоко в эти луга — оно тоже покатится по долу с отчетливым, гулким стуком.

С чувством прежней, неумалившейся вины переминался он с крепко стиснутой в руке цигейковой шапкой перед редактором, до сих пор носившим армейскую форму с орденскими радужными колодками на груди, и ожидал от него — чего он мог ожидать после путаной той заметки? Все-таки удивительно было слышать, что вовсе не о той заметке напоминает редактор, а о новом задании, о большом задании, и надо приложить все старания, чтобы интересно, свежо написать о спорте, который он, Вадик Корсаков, так любит.

С непокрытой головой выбежал Вадик из редакции и опять постоял на круче, пылая лицом и совестясь от доверия редактора. И был готов сейчас же исполнить задание, уже чувствовал в себе подъем, вдохновение. И на мгновение ему даже показалось, что нет никаких бед и все так прекрасно.

Нет великих бед в юности, и вот наступила удивительная, бесснежная зима, и с отцом они дружат верно, как мужчины, и еще удастся открыть для себя непревзойденного Бунина, и с Жанной Рыбак, одноклассницей, можно по

встречаться, если в сумерки выехать на коньках на голый лед реки... Как все легко и прекрасно, если вдруг исчезают беды!

Но и радости в юности коротки, и уже через мгновение Вадик вспомнил о том неприятном, что произошло в школе, на уроке литературы, и что окрасило все его ощущения в черный цвет, сгустило тучи: как внезапно отец вызвал его, Вадика, стал спрашивать о Державине, а Вадик не любил заучивать биографии писателей, потому что все-таки в литературе не главное, в какой лицее учился писатель и в каком гусарском полку служил. И вот мямлил он что-то, вдруг краснел, досадливо взглядывал на отца и не понимал, зачем отец вдруг вызвал его в начале четверти, так некстати. Отец, наверное, уже тоже спохватился и сидел хмурый, заслонясь ладонью. Но уж ничего не исправишь, и в эти минуты он никакой не отец, а просто учитель.

Хуже нет, если у тебя отец учитель, а ты живешь в маленьком городе, где всего несколько школ. Вот впервые приходит в класс отец, тебе так странно видеть отца своим учителем, и ребятам тоже странно, ребята поначалу даже заискивают перед тобой, надеясь, что ты им подскажешь тот самый текст диктанта, который самому тебе неизвестен, потому что у тебя с отцом честная мужская дружба. А потом ребята невольно сторонятся тебя, полагая, что ты доносчик, болтун, и немало пройдет времени, пока узнают, что ты никакой не доносчик и что у тебя с отцом действительно настоящая дружба, справедливая мужская дружба. Да! Нелегко все это, если живешь в маленьком городе и у тебя отец учитель.

Вспомнив о сегодняшнем неудачном дне, как вызвал его отец и как он непростительно мямлил, Вадик вспомнил и о другом, что так отягощало его: о классном собрании, о той злосчастной заметке, о скорбном известии из Парижа — и вошел в дом, единственно желая, чтобы отец не проговорился матери о поганой тройке по литературе. Уж лучше заработать честную двойку, чем эту отметку, говорящую о посредственном, тусклом ответе. Вадик так стыдился бы, если бы узнала об этом и мама!

Но о товарищеском молчании отца ему сказали не глаза матери и не глаза отца, а глаза младшего брата, у которого отец тоже вел язык и литературу. В глазах младшего брата не было торжества, так что о сегодняшнем дне в школе знали лишь он, Вадик, да отец. Беловолосого своего брата темноволосый Вадик любил, но иногда посмеивался над ним. И когда в его домашнем сочинении об осени, об отлете птиц, об увядании он прочитал: «В кустах уже не порхают птицы», то долго похмыкивал над этим беспомощным словом: «порхают». В каждом слове Вадик отыскивал свежесть и крепость, вкус и красоту, а это было уж такое изношенное, словно бы неизлечимо больное!

И вот Вадик что-то ел и что-то пил и мысленно благодарил отца за его молчание, посматри-