Костёр 1966-12, страница 18

— Довольно, поганый крысенок! Мы тебе покажем, как оскорблять полицию и протестовать против скаутов!.. Живо, марш! — указал он на смежную каморку. Я вошел туда и сел на стул.

В каморку то и дело входили сыщики. Они спрашивали, где я родился, сколько мне лет и в какой демонстрации я участвовал. Все они грозили, что мне скоро предстоит отправиться путешествовать за счет «дяди Сэма», то есть что я буду выслан из США.

«Дядей Сэмом» называют американцы свое буржуазное государство, свою страну. У старых патриотических буржуазных писателей Америки «дядя Сэм» — это славный парень, с кошельком, набитым золотом. Однако его доброта к рабочим детям заключается главным образом в том, что одних он морит голодом, других устраивает в «уютные» детские тюрьмы, третьих посылает бесплатно «путешествовать».

Часа через два меня перевели из этой каморки в другую, еще более тесную и находившуюся где-то под лестницей.

Дверь захлопнулась. Я очутился перед рослым полицейский

— Кто тебя послал на демонстрацию? — спросил он.

— Вот еще — послал! Захотел сам и пошел, — ответил я.

— Врешь! Говори, кто послал. Говори, хуже будет! — снова прорычал он с угрозой.

— Я уже сказал вам, что у меня своя голова. Меня никто не посылал.

И вдруг совершенно спокойно и почти ласково он задал тот же вопрос:

— Ну, не упрямься же, парень, скажи, что тебе велят, и пойдешь домой.

Не поддаваясь на удочку, я повторил то же, что говорил раньше.

Видя свою неудачу, он пришел в ярость и с размаху ударил меня по лицу. Кровь хлынула из носа, я пошатнулся, но не упал. Допрос продолжался. Один из сыщиков крикнул: «Пусть эта скотина прежде вымоет рожу!» Не успел я опомниться, как меня швырнули в противоположный угол комнаты — к грязной и вонючей раковине, засоренной окурками, кожурой от колбасы и еще черт знает чем. Я смочил нос, однако кровь лила и лила.

Я держал у носа платок, красный и мокрый от крови. Сыщики то и дело приставали ко мне с вопросами. Скоро я совсем ошалел и громко крикнул;

— Больше никому ничего не скажу. Хватит! Буду говорить только на суде.

На это никто не обратил внимания, а один из шпиков повернул меня к себе и спросил: «А как тебе нравится флаг, который ветер колышет над твоей головой? И, не дав мне ответить, продолжал: «Ну, повторяй за мной»,— и слово за словом, с расстановкой он стал произносить присягу: «Клянусь в верности флагу Соединенных Штатов Америки и республике, обеспечивающей свободу и справедливость всем гражданам...»

Я молчал, прижимая к носу окровавленный платок.

— Не желаешь?! — с угрозой воскликнул он, шагнув ко мне, но в этот момент вошел полисмен со словами: «Машина подана».

— Отлично! — проворчал мой мучитель и, ткнув пальцем в мою сторону, приказал: — Увести его!

Выходя из участка, я увидел Бена Гарпера и с ним еще двух пионеров, привезенных на допрос. Я знал, что их ожидает то же, что перенес и я, или, может быть, худшее, ибо они были старше меня.

В закрытый автомобиль рядом со мной посадили полицейского. Увидев окровавленный платок, он выхватил его у меня из рук, бросил в окно и проворчал:

— Он больше тебе не нужен!

— Не нужен? — переспросил я. — Разве эти негодяи так скоро отвяжутся?

Он разозлился и буркнул:

— Погоди, скоро Америка отвяжется от таких негодяев, как твои друзья. Ты тоже, паршивец, бесплатно поедешь через океан.

Я все время старался разглядеть его номер, чтобы рассказать на суде о фокусе с носовым платком. Заметив это, он встряхнул меня и, прижав лицом к спинке автомобиля, прошипел:

— Ну-ка, теперь гляди на номер!

Но, в сущности, его не очень-то беспокоило, буду я знать его номер или нет, так как на суде полиция всегда отрицает нанесение побоев арестованным.

Мы остановились у здания предварительной тюрьмы для малолетних.

Когда я вошел туда, тюремщик, подтрунивая, вскричал:

— Гарри, здорово! Опять пожаловал! — и прибавил: — Видно, тебе понравилось у нас — чуть ли не каждую неделю заглядываешь!

Я рассмеялся, а мой конвоир воскликнул:

— А, так ты стреляный воробей!..