Костёр 1967-01, страница 32

Костёр 1967-01, страница 32

или, окружив сторожа Игната, слушали старые солдатские песни.

Греми, слава, трубой, Мы дралися за Дарьёй...

В день, который остался в моей памяти навсегда, я шел домой раньше обычного: игры во дворе не состоялись из-за погоды. Февраль выдался холодный, с утра' со степи дул ледяной ветер. Я бежал через Каменный мост, соединяющий Новый Коканд со Старым. Под мостом плескались мутные воды мелководного, всегда, даже в жару, ледяного Сая. Немного ниже моста, где женщины кувшинами набирают воду, а ишаки терпеливо ждут, когда старый инвалид наполнит водою бочку, — спиною ко мне стоял Сахбо с каким-то стариком. Нет, это не был водовоз, хотя он и держал в руках ишачий поводок. Водовоз, скользя босыми ногами, набирал заплесневевшую, пахнувшую гнилью воду. Мне запомнился и этот запах, и зеленоватый цвет воды, и Сахбо, который стоял, опустив голову, внимательно и покорно, как мне казалось, прислушиваясь к словам Садыка Хаджиева. Да, узбек, говоривший с моим другом, был наш старый сосед. Я даже услышал фразу, которую он сказал: «Лучше с умным воровать камни, чем с глупцом кушать плов». Почему-то мне показалось, что это он сказал про меня.

Я покраснел и повернул обратно, а когда снова взошел на мост, ни Садыка, ни Сахбо не было.

Дома я не спросил Сахбо, о чем он говорил с Хаджиевым. Пообедав, мы, как всегда, сели рядом за приготовление уроков. Отца не было дома. Марьюшка была занята стиркой, и из кухни к нам долетала протяжная песня.

Все пташки-канарейки Так жалобно поют, А нам с тобой, мой милый, Разлуку придают.

Мне почему-то стало грустно от этой песни. Я взглянул на Сахбо — он тоже слушал Марьюшку и сидел над тетрадкой, как-то особенно скосив глаза.

Я захлопнул книгу и подошел к окну. Прошел дождь, в луже отражалось мраморное февральское небо. Мой тополь стоял голый и зябкий. Через двор к пролазу шел Юнус.

Обернувшись к Сахбо, я сказал услышанные днем слова: «Лучше с умным воровать камни, чем с глупцом кушать плов», — и пальцем показал в спину Юну-са. Сахбо ничего не ответил. Он продолжал сидеть над тетрадкой, скосив один глаз на нее, а другой — на дверь в кухне. В кухне все продолжалось:

Разлука, ты, разлука, Чужая сторона! Никто нас не разлучит, Как мать сыра земля...

В эту ночь Сахбо исчез из нашего дома.

Первый раз я и отец не выполнили своих обязанностей: он не пошел в больницу, я — в училище. Стоя перед отцом, как перед судьею, я рассказал ему все: свою молчаливую ссору с Сахбо, его дружбу с Мухаб-ботом, удивившую меня встречу около моста.

Марьюшка плакала в кухне, но она одна у нас делала все, что привыкла делать: приготовила завтрак, к которому никто не притронулся, прибрала в комнатах, а теперь, заливаясь слезами, готовила обед. Сегодня ей пришлось туго, так как бочки были пусты: Юнус не налил в них воды. Ни его, ни Садыка Хаджиева не было дома. Их халупа была заперта на висячий замок. Имело ли их отсутствие что-нибудь общее с исчезновением Сахбо — я не знал.

Отец не сделал мне ни одного упрека, но в поста

новке вопросов, которые он задавал мне, в его взгляде я чувствовал обвинение. Да я и сам обвинял себя! Ведь последнее время я мало обращал внимания на нашего гостя. Я уже стал неохотно помогать ему в приготовлении уроков. Как-то я даже сказал: «Ты все уже знаешь сам, моя помощь тебе не нужна». Я хотел, чтобы Сахбо сказал, что нуждается в моей помощи, во мне. Но он промолчал. Уроки мы приготовляли всегда вместе, сидя рядом, но каждый делал свое дело самостоятельно.

Теперь я понял, что должен был откровенно поговорить с другом, наконец, сказать, что я видел его с Садыком Хаджиевым, просить его рассказать мне, что связывает его с ним и карликом Мухабботом. Я ничего этого не сделал. Стыд и горечь жгли Меня...

Отец сказал, что займется этим сам, и вышел из дому, прося меня не предпринимать ничего. Я обещал. Нянюшка, помня мои детские годы, старалась утешить меня по-своему. Она приготовила мои любимые кушания, заставила стол лакомствами. Но мне ничего не лезло в горло. Я лег на диван в отцовском кабинете. Так когда-то в Кудуке лежал я, оплакивая двух друзей — Зухру и Сахбо. Невольно мне вспомнилась наша подруга.

Что она теперь делает? Как живет? Неужели она любит толстого, волосатого Умара Атабаева и счастлива с ним? Я впервые задумался о своих сверстниках, о Сахбо, который ушел из родного селения. Ведь там остались его мать, братья. Наверное, он скучал без них, может быть, тревожился... А я забавлял его сказками о дочерях хана, рассказывал о моих товарищах. Неспроста объяснил он мне свою близость с Мухаб-; ботом одним словом — узбек, а я не понял, да еще обиделся. Лежать мне стало невмоготу. Я встал с дивана. Бездеятельность угнетала и раздражала меня. Отца все не было. Если бы не данное ему слово, я бросился бы сам на поиски Сахбо. Мне хотелось отыскать маленького человечка и, встряхнув его хорошенько, выпытать все, что он знает о моем друге.

Я чувствовал себя для этого достаточно сильным и взрослым. За эти часы одинокого раздумья я точно повзрослел.

Марьюшка, приоткрыв дверь, тихонько поманипа меня. Я вышел к ней в кухню. Так же таинственно она показала на окно, выходящее во двор.

Во дворе было совсем темно. Но я ясно различал силуэты людей. Несколько человек в халатах двигались по направлению к проему, соединяющему два двора. Они не шли, а именно двигались, неся что-то тяжелое на руках. Я выскочил на крыльцо. Люди переговаривались шепотом по-узбекски. Я пошел за ними, перелез в соседний двор.

Теперь я различил, что впереди мужчин шел Юнус, остальные несли тяжелого, грузного человека. С головы его спала тюбетейка, и я узнал старшего Хаджиева. Мне показалось, что я вижу кровь на его лице.

Юнус открыл дверь халупы, и старика внесли. Я остался около дверей, понимая, что сейчас не время спрашивать об исчезновении Сахбо, но как-то связывая эти два события.

Я так задумался, что не заметил, как ко мне кто-то подошел. Это был маленький Мухаббот. Теперь мне было непонятно, как я мог посчитать его мальчиком. Лицо Мухаббота стало лицом старика. Сеть морщин покрывала его лоб и щеки, шершавые губы уныло опустились вниз.

Он протянул свою маленькую руку и так и стоял передо мною с протянутой рукой. Я не взял его руки. Я спросил его напрямик:

— Где Сахбо?

Он не стал отпираться, не стал говорить, что ничего не знает. Мухаббот сказал мне по-узбекски:

27