Костёр 1967-09, страница 48

Тут Ксана снова хлопнула в ладоши.

— Послушаем, что в коридоре делается.

В коридоре как назло ничего не лелалось. Тишина стояла в коридоре. Но вот чьи-то шаги послышались — тяжелые такие, размеренные. Наверное, нянечка наша, тетя Нюша, прошла. А потом пробежали двое к лестнице, девчонки, должно быть. И засмеялись там уже, на площадке.

— Скажи, Буркин, ты в этом помещении первый раз сегодня? — спрашивает Ксана.

— Почему первый? Мы уже полгода здесь занимаемся.

— Тогда скажи, только отвернись и не подглядывай, — сколько в этом классе электрических ламп?

Ну и вопрос! Сколько ламп... Сколько ламп... Но я не помнил, сколько ламп.

— А сколько парт в классе?

— Восемнадцать, — ответил я, хорошенько подумав.

— Проверьте, ребята.

В классе стояла двадцать одна парта.

— Какой же, оказывается, ты невнимательный, Буркин. Ничего не замечаешь. А ну-ка, Ельцов, скажи, — в каком платье сегодня Ястребцова?

Ельцов хотел оглянуться, но Ксана не позволила.

— Да зачем же тебе смотреть? Ты ведь только десять минут назад с ней разговаривал. Так в каком платье?

— В зеленом.

Сам ты в зеленом! У Ястребцовой и нет зеленого платья. Она сегодня пришла на кружок в своем стареньком розовом. Я всегда почему-то замечаю, в каком платье Ястребцова приходит. Жалко, меня не спросили. Когда знаешь — ни за что не спросят!

— Ну, а какой значок у нее на платье?

— Значок... Значок... Сейчас скажу— отвечал Ельцов. — У нее бабочка такая, с крылышками.

Сам ты с крылышками! У нее на значке — ракета космическая.

— Правильно, Ельцов, — говорит Ксана, нарочно говорит, на пушку

ловит, чтоб окончательно сбился. — А галстук у нее есть пионерский?

— Нет галстука, — довольный, что угадал про бабочку, врет Ельцов.

— А какого цвета туфли у Ястребцовой?

— Серые.

— А глаза у нее?

— Карие.

— А волосы?

— Такие... рыжеватые.

— Ну-ка, теперь посмотри на Яст-ребцову.

Все посмотрели на Ястребцову. Волосы у нее были, как всегда, светлые, а не рыжеватые, глаза голубые, а не карие, а туфли — коричневые.

— Как же ты так, а? Ведь разговаривал с ней, смотрел на нее, а выходит— не видел. Бывает же такое!

Но тут еще и похуже выяснилось.

Ксана для чего-то отобрала у нас вещи, которые обычно лежат в карманах, — гребешки, карандаши, резинки, перышки разные. Положила все это к себе на стол. И говорит:

— Рита, отвернись.

Рита отвернулась.

— Ты гребенку отдавала?

— Гребенку.

— Скажи, сколько на ней зубьев!

Эта дуреха Рита ничего не знала

про свою же собственную гребенку — ни сколько у нее зубьев, ни то, что она изгрызена, и даже какого цвета — толком не могла объяснить.

А Ельцов никак не мог рассказать про свои очки — как будто он их никогда в глаза не видел. Он, видите ли, не знал, что там есть металлические винтики! Хорошо еще, запомнил, что в очках два стеклышка, а не три!

— Буркин! — вызвала меня Ксана. — Это твой карандаш лежит?

— А то чей же? меня красивый такой карандаш,

с разноцветными прожилками. Мне его папа в позапрошлом году подарил.

— Ты свой карандаш небось хорошо знаешь?—говорит Ксана.

— Уж как-нибудь, — отвечаю.

— Отвернись тогда. Отвернулся.

— Скажи, какая фабрика его изго-

— Ну, этого я не знаю. Я на этой фабрике не был. Мне папа карандаш в магазине покупал.

— Нет, я потому спрашиваю, что на карандаше написано — какая фабрика.

Опять, наверно, на пушку берет. Как Ельцова с крылышками Ястребцовой. Но я — не Ельцов. Меня не поймаешь.

— Нет уж, простите, ничего там у меня не написано.

— Ну, не написано так не написано. А какого цвета разводы на карандаше?

— Разного. Синего, желтого, розового, фиолетового...

— А еще?

— А еще... еще... еще... зеленоватого.

— Поворачивайся, Буркин. А вы, ребята, поглядите.

И Ксана пустила мой карандаш по рукам. Все глядели на мой карандаш и смеялись. Когда карандаш дошел до меня, я прочел на нем: «ф-ка им. Красина». Потом еще стояла звездочка. А после звездочки было написано большими буквами «Весна», потом опять была звездочка и номер— 912 М — ЗМ 56. И как это только на одном карандаше уместилось! Узоры были действительно разного цвета. Голубого, коричневого, красного, попадались даже черные прожилки. Не было только синего, желтого, розового и фиолетового. И зеленоватого тоже не было.

Тогда Ксана обратилась ко всему классу:

— Что же это получается? Скажите, ребята, что написано на доске, у входа в школу?

— Восемнадцатая школа.

— А еще?

— Восемнадцатая средняя школа.

— И все?

— Все, конечно.

— Кто вспомнит? Помолчали.

— А какого цвета доска и какого — буквы на ней?

Цвета помнил только Жижин. Но и он не мог сказать, что там еще написано.

Много неожиданного выяснилось. А Ксана сказала:

— Обязательно надо упражнять свое внимание.

Это, конечно, неплохо. Внимание не повредит. Но какое это все, хотел бы я знать, имеет отношение к / театру? И чем мы сюда заниматься пришли — каким-то вниманием или своими ролями?

Мы с Павликом вышли из школы. Черным по красному на дверях нашей школы было написано: