Костёр 1968-05, страница 56
никак ие называли, ни за чем не обращались. Обстановка сначала была гакая, что даже вспомнить нехорошо: войдешь в комнату, а спальня это или хлев — не понять. Грязно, заплевано, кругом окурки, постели не заправлены. В сапогах на простыни ложились — как •будто нарочно пачкали. Может быть, они так за порабощенность, забитость свою мстили? Шли дни. Пора начинать занятия, а группа по-прежнему меня не замечает. Вы можете спросить: «Какие занятия летом?» Если смотреть, как говорят «с позиции сегодняшнего дня», когда ребята школьного возраста зимой занимаются, а летом отдыхают, вы правы, но время было другое, и дети были другие. Наши ребята работали круглый год, не знали ни отдыха, ни учебы. Многие были неграмотны и не имели понятия о самых простых вещах. Прошла неделя, и я отважилась повести свою группу на прогулку. Подчинились с неохотой, многие разбрелись. Долго разыскивала по списку, с трудом собрала. «Стройтесь, ребята». «Нет, строиться не будем, не солдаты». «Ладно, идите как хотите». Шагаем по лесу к дальнему озеру. Все молчат. Идут сумрачные, дымят, как трубы. Время было голодное—говорят, что табак глушит голод — может быть, поэтому курили они беспрерывно. Иду, думаю. Как заинтересовать, завоевать доверие? Ведь если невзлюбят, здесь же в лесу поколотить могут. Пытаюсь завязать разговор: «Хотите, споем? Песни знаете?» Молчат. Подошли к озеру. Смотрю — один вынимает крючки, другой лески. Режут ветки, мастерят удочки, сели рыбу удить. «Ладно, — думаю, — значит, готовились к походу и между гобой дружат». Тут костер развели, разложили рыбешку по консервным банкам, соль появилась и прутки железные. Сложили поутья на углях решеткой ц стали уху варить. Банки на решетках, как на конфорках, стоят. Начали есть. Смотрю и думаю — до чего же они голодные. Рыбки мелкие, не мытые, не по трошеные— из озера прямо в банки, а банки ржавые. А они без ложек, без хлеба, прямо за обе щеки уплетают и на меня поглядывают испытующе: «Кто, мол, тебя поймет — своя ты или барыня». Протянули банку — угощают, а меня в дрожь бросает — мутит от немытого, я же медичка... Съела я уху. До сих пор во рту горечь, как вспомню, но виду не подала. Обратно двинулись ватагой. Пели «Варшавянку», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу». Хорошие песни пели, и голоса неплохие у парней оказались. Тут я впервые свое имя-отчество от ребят услыхала. А однажды приходят ко мне и, как по команде, каждый мне морковку протягивает, мытую, чищеную. Сами с полными ртами — овощи грызут — кто морковь, кто брюкву, а кто в сырой картофель зубы запустил. А из-за пазух, из карманов морковные хвосты торчат. — Откуда взяли? — Ешьте, морковка сладкая. — Стащили? — Так никто не попался, мы сторожили. — Эх, ребята, ребята, что вы натворили? Огороды крестьянские обобрали, тех самых крестьян, что нас продуктами снабжают... В тот же день перед ужином вышла я на крылечко и обмерла. Смотрю, мои парни выстроены шеренгой, лицом к стене, как арестанты перед экзекуцией. Чтобы не сбежали — сторожа к ним приставлены. Тут же «зрители» — младшие группы — полукругом вокруг «преступников» и делегатки. Делегатки разъярены, в руках у каждой розги. Я как закричу: «Не смейте бить!» Пятьдесят лет прошло, а у меня до сих пор этот крик в ушах. Окружили меня женщины. «Они у крестьян крадут, рабочую честь позорят!» Решили мы пригласить крестьян и заставить ребят при всем честном народе дать слово, что такое не повторится. Надо сказать, слово свое парни сдержали. После этого случая ребята прониклись ко мне доверием, стали к словам прислушиваться и началась у нас с ними крепкая дружба. Беседу записала Э. Левина 56 |
