Костёр 1975-02, страница 40

себя в полном одиночестве. Пустой ярко освещенный вагон подходил к последней остановке.

Гена выпрыгнул в темноту, послушал с неизвестным ранее волнением (переходный возраст!), как скрипят и трепещут листвой огромные деревья Приморского парка Победы, и зашагал к дому Четверкина.

Он застал своего нового старого друга в воротах. Авиатор выходил из сада с двумя плетеными корзинками в руках. В корзинках были банки моторного масла.

— Привет, дружище Геннадий! — быстро сказал старик. — Собираюсь сменить масло в аппарате. Не хотите ли сопутствовать?

Геннадий взял у него одну из корзин, и они пошли к ангару по пустынной, шумящей на ветру аллее.

— Есть ли новости и5 мирового эфира или от четырех львов с золотыми крыльями? — спросил авиатор.

— Есть, и пребольшие, — ответил Геннадий и стал рассказывать Юрию Игнатьевичу обо всех событиях прошедшего дня.

Четверкин внимал мальчику, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова, как вдруг ахнул и схватился рукой за трепещущую в сумерках молодую осинку.

Двери ангара были открыты, и там в глубине блуждал огонек карманного фонарика.

— Воры! — вскричал авиатор. — Держи! — и ринулся вперед, забыв обо всем, и об опасности в первую очередь.

Фонарик тут же погас. Темнота внутри ангара сгустилась. Конечно, произойди это в 1913 году, юноша Четверкин, безусловно, заметил бы, что особенно тьма сгустилась слева от входа, что там согнулась какая-то фигура. Увы, шестьдесят лет срок немалый даже для орлиных глаз, и авиатор не заметил фигуры — он мчался навстречу гибели!

«Так вот для чего интуиция приказала мне ехать на Крестовский!» — подумал мальчик Гена, подбегая сзади к фигуре и бия ее одним из тех приемов, что освоил когда-то в так называемом санатории д-ра Лафоню, в окрестностях Лондона.

Прием был проведен удачно. Четверкин проскочил в ангар, ничего не заметив, а фигура грузно осела набок, уронив на асфальт какое-то звякнувшее оружие.

Нож? Кастет? Пистолет? Геннадий не успел протянуть руку к упавшему предмету, как увидел летящий снизу к его подбородку тупой нос огромного ботинка. Он узнал один из приемов таиландского бокса, но защититься не успел, и в этот же миг искры полетели из его глаз.

Когда Юрий Игнатьевич включил электричество внутри ангара, широкий сноп света осветил аллею и на ней крупного мальчика, сраженного приемом таиландского бокса, а рядом с мальчиком сверкающий, как новогодняя игрушка, пистолет с длинным стволом и глушителем. Метрах в десяти от ангара некто в хлопающей под ветром крылатке — странная по

лукомическая, полудемоническая фигура — вытаскивал из кустов мотоцикл.

Когда Геннадий поднял голову, рядом взревел мотоцикл. Чуткие ноздри мальчика сквозь запах бензина уловили запах изысканной парфюмерии — вот странно: переплетались мужской одеколон «Шик-24» и тончайший женский «Мадам Роша».

— Ха-ха-ха! — послышался хриплый смех. Запах никотина и алкогольной изжоги заглушил парфюмерию и бензин. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха! — торжествующий хохот, короткий взрев мотора, потом стрекотание — и мимо, за кустами, промелькнула крылатка, наваррский берет, твердый желтый нос, седой ус и бакенбард.

Торжествующий, какой-то животный хохот еще стоял в ушах Гены, когда он приподнялся на одном локте и взглянул на сверкающую «елочную игрушку». Вдоль ствола тянулась витиеватая надпись: «Мэйд ин Дисней-лэнд». Геннадий вспомнил, что такие шутовские надписи были выбиты на самом страшном оружии у наемников из госпиталя д-ра Лафоню, а производилось оно в Гонконге какой-то подпольной фирмой.

Он вскочил на ноги и попал в заботливые объятия старика.

— Дружище Геннадий, что с вами? Вы целы?

— Дружище Юрий Игнатьевич! — вскричал Гена. — На тандеме мы не угонимся за злоумышленником. Не могли бы вы подняться в воздух? Это единственная возможность...

Видно было сразу, что старик в течение своей жизни побывал в разных переделках и не привык в этих переделках задавать лишних вопросов. Он немедленно бросился в кресло своей допотопной птицы и включил вполне современный жигулевский стартер. Мотор не заводился.

Четверкин поднял капот, похожий на бочок десятиведерного тульского самовара, и увидел струйку бензина, вытекающую из бензопровода. Бензопровод был разрушен. Злоумышленник выломал из хитроумной системы Юрия Игнатьевича его любимую деталь, так называемую «флейточку».

Флейточка и в самом деле была похожа на древний музыкальный инструмент, эдакая дудочка с тремя клапанами. Она попала в руки авиатору полвека назад при странных обстоятельствах, о которых он расскажет позднее. Сейчас он поведает своему юному другу лишь об одном удивительном свойстве любимой флейточки.

Когда-то в двадцатые годы Четверкин конструировал очередной двигатель и вдруг хватился, что ему нечем нарастить бензопровод. Тогда и додумался он нарастить бензопровод флейточкой, предварительно окутав ее толстой медной проволокой. Тогда и заметил Четверкин странное свойство. Мотор стал заводиться в любую погоду, в любую сырость, в любой мороз. Она, эта флейточка, как будто прогревала всю бензосистему, как будто сохраняла

37