Костёр 1976-01, страница 14

Воробей, кошка и собака

Дверь открыла его сестра.

— Воробей дома?

— Дома. Кошку пугает. Надоели вы, как черти.

Я вошел в комнату. Воробьев сидел на полу. Рядом с ним — белая плюшевая собака. Напротив, в углу — испуганная серая кошка. От ошейника собаки к руке Воробья тянулся желтый шланг.

Воробей сжимал какую-то грушу на конце шланга, и плюшевая собака дергалась и подвигалась вперед, к кошке.

Бедная кошка! Она отступила в самый угол, встала на задние лапы, а передние подняла так, словно хотела показать, что она вовсе никакая не кошка, а боксер самого высокого разряда.

— Животных мучаешь?

— Не зуди, — сказал Воробей. — Зачем пришел? — спросил он, продолжая пугать кошку.

— За деньгами.

— Что-о?

— Постой, Воробей. Не торопись рыть окопы и делать вид, что не дашь. Дело серьезное... Ты Кешку знаешь?

— Кешку?

— Ну да.

— Тебя что, трактор по дороге задел?

— Погоди, Воробей... Ты Кешку знаешь или нет?

— Ну, знаю. Дальше?

— А Настеньку, соседку его, знаешь?

— Не хватало заботы. Девчонка. И вообще, что ты из меня жилы тянешь? Я тебе что-ни-будь плохое сделал?

— Какие-то придурки бросили ее портфель в Неву.

V Портфели не тонут, — сказал Воробей.— Я свсй старый специально хотел утопить, так он плавает, как дурак, крутится на одном месте, а тонуть не тонет.

— У видающегося человека и вещи всегда выдающиеся. А вот у нее утонул. Кеша говорит, ее мать лупит за все так, что ужас. Ну, так что? Не дашь?

— Не дам.

— Ну и пошел ты... Без тебя обойдемся.

И я направился к двери.

— Ты это... постой,— сказал Воробей.— Уж и пошутить нельзя. Я ему в шутку, а он меня пнул и пошел...

Он полез в карман, достал полтинник и подал мне.

— Ты бы видел ее. Вся в слезах, даже платье мокрое, — сказал я, опуская полтинник в карман.

— Стой, вымогатель. Ну, держи еще один,— сказал Воробей и протянул еще один полтинник.

— Может, со мной пойдешь?

12

— Нет. Нужно отца дождаться. Ты на педсовет идешь?

— Не пошел бы, да надо, — сказал я и открыл дверь.

Портфель

Я спустился на улицу и побежал специально мимо гастронома, чтобы посмотреть, там Захар или нет? Если там, попрошу и у него денег.

Но Захара на улице не было. Только крановщик копался в моторе — видно, не мог завести.

— Скажите, пожалуйста, вы тут дедушку Захара не видели?

— Захара Сергеича? Конечно! Вместе работали, — сказал крановщик и вытер о карман большой палец.

Я вернулся к Кешке. Позвонил. И снова открыла его мама.

— У вас что, классное собрание на дому? — спросила она.

А я подумал, что она уже все знает, и ляпнул:

— Нет, педсовет. В семь часов.

Кешина мама засмеялась. Я — мимо нее, и в Кешину комнату. А здесь уже человек пять. И Танька Ворохова! Я как увидел ее, даже растерялся.

— Ну, покажи, — сказал Кеша. — Принес?

Я выложил деньги на стол.

— Два двадцать семь!

— К Воробьеву заходил?

— Да. Полтинники его.

— Молодец Воробей! Итого, восемь сорок три. Хватит?

— Если не хватит, я добавлю, — сказала Танька. — Мама даст, я ей все объясню.

Мы вышли на лестницу. Спустились на второй этаж. Кеша позвонил еще раз. Никто не открыл. Мы побежали на улицу во двор. Настеньки и там не было. Искали повсюду: на улице, в соседних парадных, даже на угол бегали.

— Просили же, просили — не уходи, будь дома. Ну что за дура! Ушла и все, — быстро говорил Кеша и смотрел на Таньку.

— А она и не нужна, — будто оправдываясь, сказала Танька. — Купим без нее.

Мы всей кучей двинулись к магазину школьных принадлежностей. По дороге мне хотелось, чтобы кто-нибудь заговорил о педсовете — нужно же было вырабатывать программу, что говорить. Но как назло, говорили о чем угодно, только не об этом. А самому начать такой разговор я не решился. Во-первых, подумали бы, что я боюсь, а во-вторых, как-то стыдно вырабатывать программу, когда ты неправ.

Посмотрел на Таньку. Она тронула нос платочком и спросила:

— Синяк, да?

Что я мог сказать? Конечно, синяк. И тут же сказал: