Костёр 1976-02, страница 25

гому, что-то среднее между «х» и «г», звук такой с придыханием.

— Гогочка! Вон гогочка идет! — кричали ему вслед.

И стоило Костику услышать это самое «гогочка идет», как он белел, сжимал намертво челюсти и лез в драку. В таком состоянии ему было все равно, кто противник, сколько их.

Мама плакала, причитала, она была в полной растерянности, хоть съезжай с квартиры, хоть из города уезжай. А с жильем было трудно, да и работу просто так не бросишь.

— Ну, подружись ты с ними, —говорила мама. — Подойди и скажи: мальчики, давайте играть. Во что вы там играете — в лапту или, допустим, в жмурки!

Худо ему было. Так худо, что и сказать нельзя. Даже не столько из-за дурацких этих драк Не было у него друга, а хуже этого, пожалуй, и не придумаешь. *

И еще есть хотелось жутко. Все время. Хлеба по карточкам выдавали кот наплакал, и был он, как глина — сырой и вязкий.

Костик знал, что мог бы помочь матери. Рыбы наловить или раков — рядом было море.

Но только он налаживал удочку или сачок и отправлялся па берег, как являлись его «враги» и скоро с переломанным удилищем и запутанной, порванной, леской он являлся домой.

На их окраинной улице жил преимущественно мастеровой люд и рыбаки, за исключением двух-трех семейств, сынки которых сотрудничали во время оккупации с гитлеровцами. Остальные мужчины честно провоевали всю войну, а многие сложили на ней головы. Вдовы погибших брались за любую работу, чтобы прокормить ребятишек. Люди помогали друг другу, даже с матерью Костика, незнакомой, приезжей, умудрялись делиться малыми своими доходами. А если замечали, что сыновья их пристают к приезжему мальчишке, брались за ремень. Что отнюдь не способствовало любви этих самых сыновей к Костику.

— Мама, а почему они говорят, что мы кацапы? — спросил как-то Костик.

Мама грустно улыбнулась.

— Это от глупости, Костик. Это еще с царских времен осталось, когда одних людей натравливали на других, чтобы легче было с ними бороться. Людей, приехавших из средней полосы России, с севера на юг, в Южную Россию — называли кацапами, хотя они были такими же русскими, как и местные жители, украинцев — хохлами. Внушали, что приезжие зарятся на землю, работу. Во время оккупации фашисты пользовались этим же испытанным приемом разобщения людей. Я знаю — некоторые мальчишки иногда дразнят тебя кацапом. Они дурачки еще, ничего не понимают, подрастут — и станет им стыдно.

Костик недоверчиво покачал головой: когда еще им станет стыдно!

Однажды, когда мать была на работе, Кос^ тик стоял неподалеку от своего дома и метал в ствол старой акации дротик.

Это был короткий металлический прут. Он' его на свалке нашел погнутый, ржавый.

Целый день он с ним возился — выпрямил, очистил песком от ржавчины, тщательно заострил о кирпич.

И теперь воображал себя рыцарем. Тренировался перед турниром.

Метал он себе свой дротик и ослабил бдительность.

А когда, получив крепкий пинок, оглянулся, было поздно.

Он увидел Славку Кривого, жившего через дом от него. Кривой был ужасно зловредный тип. И трус притом — один на один он не дрался. И вот теперь с Кривым стоял Генка, почти взрослый парень, а Славка противно улыбался и потирал руки.

— Ну шо, попался?

Увидев в руке у Костика железный прут, испуганно отодвинулся.

— Гля, шо у него!

Генка, парень лет шестнадцати, высокий и крепкий, приходился Славке родственником.

Вообще семейка Славки и Генки была довольно темная. Взрослые с молчаливой брезгливостью сторонились их.

— Брось штырь, кацап, — приказал Генка.

Костик сжал прут покрепче. Бросать прут не

собирался. Все внутри у Костика дрожало, и было холодно в животе. Он чувствовал, как тело его напряглось, а ноги согнулись в коленях, приготовились.

Генка усмехнулся, шагнул к нему, не обращая никакого внимания на его оружие, и неторопливо, лениво двинул в ухо.

Он был уверен, что Костик не посмеет ему ответить. Он ведь не знал, до чего его довели. Костик увидел, как Генка примеривается ударить его еще разок.

Сердце забилось где-то высоко-высоко, у самого горла. Генка замахнулся. И тогда Костик трахнул его железным прутом. Вот уже почти тридцать лет прошло, а до сих пор Константину Николаевичу неприятно вспоминать об этом, потому что человек всегда обязан оставаться человеком.

Генка по-бараньи вытаращился, покачался немного и упал. А Славка отбежал и завопил на всю улицу:

— Пришлый Костька Геньку убил!!! Гень-ку убил!!!

Костик похолодел, но по-настоящему не успел испугаться — Генка уже приподнимался.

И тогда Костик припустил бежать. Влетел в свой дом, заперся изнутри и стал ждать, что будет дальше.

Было ясно — выхода нет. Надо удирать. Бежать куда глаза глядят. Он метнулся к шкафу. Вытащил из коробки латаные свои, но тщательно вычищенные мамой ботинки. Сел на пол, стал натягивать их на босые ноги.

И вдруг застыл.

А что будет с мамой? Он у нее один-единственный родной человек на всем свете. Что с ней станет?

23