Костёр 1976-02, страница 27

прут. Ему и в голову не пришло пустить его в ход, он позабыл, что прут у него в руках.

Костик остановился в двух шагах от мальчишки. Отбросил прут и отшатнулся, потому что мальчишка вскочил на ноги и принял боевую стойку.

Но в следующий миг он улыбнулся припухшими губами.

— Это ты их? — спросил он. Голос у него был хрипловатый, но это тоже показалось Костику приятным. Вообще удивительно хорошее у парнишки было лицо, какое-то все нараспашку. И вроде бы ничего особенного — волосы белобрысые, выгоревшие, загорелый дочерна, глаза светлые, совсем прозрачные'. А на левой щеке тонкий голубоватый шрам.

— Спасибо, — сказал он и усмехнулся. — А здорово они от тебя...

Костик пожал плечами.

— Что они, сумасшедшие? — продолжал мальчишка. — Я только сегодня приехал, погулять вышел, слова им не сказал поперек, а они набросились. Ну у вас и порядочки!

Он поглядел Костику в глаза.

— Тебя как зовут?

— Костей.

— А меня Стае.

Они поглядывали друг на друга и ковыряли босыми пятками землю. Это были очень важные минуты. Решающие.

Кто знает, как бы пошла жизнь Костика в этом городе дальше, разойдись они молча или случайным словом обидь друг друга.

Но каждый инстинктивно чувствовал союзника друг в друге.

И они нравились друг другу. Это уж точно. С первого взгляда.

— У тебя иголки с ниткой не найдется? — Стае оттянул на животе выцветшую тельняшку. Рукав ее был почти начисто оторван.

— Пойдем, — сказал Костик.

И они пошли к нему.

Вечером был жуткий тарарам, вопли на всю улицу.

Генкина мама — огромная женщина с невероятными руками и ногами, пронзительным голосом орала:

— Это что же такое получается? Рятуйте, люди добрые! Дите убили! Генечку, кровиноч-ку мою, убили! Железной палкой по голове убили!

Она без передышки выкрикивала несколько фраз, потом умолкала, швыряла в рот десяток каленых семечек, с немыслимой быстротой лузгала их, сплевывала шелуху и снова кричала:

— Понаехали! Сели на нашу шею! Выковы-ренные! Генечку убили!

В ее устах «выковыренные» означало «эвакуированные».

Работала она на рынке, в рыбном ряду. Торговала знаменитым азовским рыбцом, а из-под полы — браконьерской паюсной икрой.

Она держала за руку упирающегося Генку. Голова его была неумело, вкривь и вкось пе

ревязана. А бинтов накручено столько, что хватило бы на несколько раненых.

Бледная, взволнованная мама стояла в дверях. Костик и Стае притаились за ее спиной.

Но тут, тяжело опираясь на палку, подошел старик столяр из соседнего дома и мрачно сказал:

— Вот что, Губаниха, ты лучше мальчишку и мать его не замай. В обиду не дадим. Ты знаешь, что у них два мужика в семье погибли за Советскую власть, пока ты тут рыбцом и еще кое-чем приторговывала? То-то. У людей память долгая. Так что не замай и бугаю своему Геньке накажи. Уразумела?

Генкина мамаша всплеснула руками, заюлила и пропела елейным голосом:

— Дак я же шуткую, Семеныч!

— Вот и ладно, — ответил сурово старик,— пошутковала и будет. А то гляди!

...Был сорок шестой год. А позади годы войны, самой страшной за всю историю нашей Родины.