Костёр 1977-01, страница 12

можно договориться. Поверил — смирился, тут уж не до бунта.

Снова Семашко ходит по камере. Вчера пять тысяч шагов, сегодня — восемь. А сколько он прошагал за тюремное время? Да и сколько он здесь? Месяц? Три? Или три года? Теперь уж не скажешь. Один день точный слепок другого.

Он услышал мягкие шаги у двери, припал ухом. Кто-то шел.

Мимо?

Нет. Щелкнула задвижка, проскрипела.

Семашко отошел к окну. Понял — это священник. Молодой, голубоглазый, как семинарист, с жиденькой бороденкой и совсем еще детским добродушным взглядом.

— Сын мой! — сказал священник и перекрестил Семашко. Голос у него был счастливым. — Ты решил окунуться в мудрый океан Евангелия. Ты решил обратиться к богу! Ты на верном и добром пути, сын мой.

— Да, я хочу разобраться во всем,— Семашко старался быть серьезным. — Мне нужна священная книга.

— Похвально! Я выполню твою просьбу, если ты просишь.

— А нельзя ли, — осторожно сказал Семашко, — Евангелие на французском?

Он поймал удивленный взгляд священника, пояснил ему.

— Чем труднее достается человеку божье слово, тем больше он в него верит.

— Ну что же, — согласился священник. — Слово божье усваивается разными путями. Я найду Евангелие на французском.

Он потолковал еще о спасении грешной души, о любви к царю, помазаннику божьему, подобрал рясу и вышел.

■ Теперь можно было и повеселиться. Семашко упал на койку и тихо, накрывшись подушкой, расхохотался: «Клюнуло! Клюнуло, черт побери! Они достанут французскую книгу, и я смогу заниматься».

И вот наконец можно читать, а не ходить взад и вперед по камере!

Охранник то и дело заглядывал в глазок. Студент часами не отрывался от божественной книги: он будто бы учил ее наизусть.

Ах, если бы Семашко мог, если бы имел право, он бы объяснил надзирателю, что революционер, думающий о мировой революции, должен знать не один свой язык, а много: революционеру предстояла большая и интересная жизнь.

Иногда священник навещал Семашко, садился в сторонке и кивал, слушая, как выразительно и красиво читает его «грешник» святое писание по-французски. Священник был доволен своим арестантом.

— Много успел, сын мой, — одобрял священник. — Может, есть еще просьбы?

Семашко смиренно опускал глаза. * — Нельзя ли похлопотать о других книгах, отец?

— О каких, отрок?.

— Есть одна: о вреде алчности и толсто-сумства...

— Жадность — худое свойство, — соглашался священник. — Начертай, как называется эта книжка.

«Капитал» — написал Семашко, — и имя автора — Карл Маркс.

— Хорошо, — кивал довольный священник.— Я распоряжусь найти и такую.

...А через неделю Семашко держал в руках том «Капитала». Нет, не держал, прижимал к сердцу, гладил обложку. Он не ожидал такого подарка! Кто поверит, что за решеткой он сможет заниматься теорией революции, читать, думать, мысленно беседовать с самим великим Марксом!

Надзиратель заглядывал в глазок камеры. Семашко сидел неподвижно часами. Его лицо словно бы озарялось внутренним светом.

Священник прошел по коридору, остановился, положил на плечо надзирателя руку, прошептал:

— Ну, как ведет себя отрок?

— Мирно, — вытянулся перед ним надзиратель. — Святые книги читает.

Священник перекрестился.

— Снизошла благодать божья на мятежную душу. — сказал он. — Теперь нужно передать начальству, чтобы звали его на допрос.

...В какой уже раз скрипнула и открылась дверь камеры заключенного Семашко.

— На допрос!—объявил надзиратель, дал собраться.

Семашко закрыл книгу, поднялся. Дорога известна: по тюремным коридорам, по лестнице, через двор — в следственный корпус.

Какое солнце на улице! И зеленые деревья! Как хочется протянуть руку, оторвать ветку, вздохнуть свободно, свободно, забыть хоть на секунду, что ты в тюрьме, что вокруг решетки и кирпичные стены.

Он не показал вида, что взволнован. Нужно быть готовым ко всему. Такой уж путь он избрал для себя...

Охранник вытянулся перед тюремным начальством.

— Арестант двадцать четыре—шестнадцать, — назвал он номер Семашко.

— Ступай.

Голос был хорошо знакомым, но в глаза било солнце. Семашко едва различил силуэт приблизившегося к нему человека.

— Николя!

Офицер распахнул объятья, как давний знакомый.

И вдруг Семашко понял — перед ним Степан Саввич Онущенко, Сонечкин отец, жандармский полковник.

— Какими судьбами! — говорил Степан Саввич. — Проглядываю списки и вдруг вижу нашего Николя! А мы-то не знали, что и подумать...

10