Костёр 1977-01, страница 13

Он взял под руку Николая Александровича и повел к креслу.

— Как вы похудели, Николя!—сокрушался он.— И стали бледны!

Он крикнул кому-то:

— Чашечку крепкого чая, пожалуйста. И пирожных. Мой друг, Николай Александрович, давненько вроде бы не ел сладкого.

— Месяца четыре.

— Пять, — поправляет Степан Саввич. — Правда же, быстро течет время?

— Едва замечаешь.

Онущенко сам подкладывает сахар в чай. Семашко, садится рядом. Они будто бы дома. Только нет камина. И кабинет начальника тюрьмы, куда пришел шеф жандармов, выглядит не очень-то по-домашнему.

Бог мой, какая же прелесть—этот чай! Сколько раз, отхлебывая из железной кружки простую воду, мечтал Семашко о крепком чае!

Он пьет не спеша, глотками. Смакует.

Он задерживает его во рту, растягивая удовольствие.

— Весна, весна-то какая, Николя! С улицы уходить не хочется! Шел на работу — не торопился, длинным путем шел, за такую весну, Николя, ничего не жалко, все бы отдал!

Степан Саввич останавливается за спиной Семашко, кладет обе руки на его плечи, тихо, с сочувствием спрашивает:

— Говорят, вы стали религиозны? Отец Михаил не нарадуется! Похвально, друг мой.

— Да, кое-чему я здесь научился.

— Вы же знаете, как мы с женой вас любим, как переживали случившееся. А потом университет, потерять его — большая трагедия...

Он извлекает из письменного стола какой-то лист, протягивает Николаю Александровичу.

— У меня личная просьба. Поглядите внимательно список. Кто главный? А дальше — свободны...

Семашко берет бумагу. Какой огромный у них список! Все его друзья.

Полковник хочет не малого. Он мечтает сделать его, Семашко, осведомителем жандармерии. Ну и молодец! Вот, оказывается, для чего они выдерживали Семашко в камере. Давали ему поразмыслить.

Семашко изучает список. Дживелегов, Макаров, Смидович, Серов, он сам... Где же Савельев и Корыхалов, те провокаторы, благодаря которым были схвачены все?..

Семашко снова прочитывает список.

- Главных нет, — говорит он Степану Саввичу.

«Клюнуло!» — Онущенко делает вид, что ничего не случилось. Если бы Семашко знал, как весело застучало сердце в груди жандарма.

— Может, еще чаю? — спокойно предлагае-г Степан Саввич. Он не спешит. Теперь-то Семашко скажет, кто главный. Вот что означает чтение священного писания. Смирение, смирение и покорность — это он давно хотел видеть у молодого человека.

Звенит начальственный колокольчик. И в дверях возникает жандарм.

— Еще чаю, голубчик, — просит Степан Саввич. — И пирожных нам с Николаем Александровичем побольше...

Онущенко садится с Семашко рядом и, улыбаясь, долго и доброжелательно на него смотрит.

— Ну, говорите, кто же главный? Кого мы позабыли включить в список?

— Корыхалова и Савельева, господин полковник.

Улыбка сходит с лица Онущенко, глаза стекленеют. Он опять старается спрятать свои чувства, поднимается, идет к окну.

— Спасибо, Николай Александрович, — говорит полковник, и его рука тянется к колокольчику. — Вы нам назвали важные кандидатуры.

Жандарм снова возникает в дверях.

— Увести! — приказывает полковник.

Он так и стоит спиной к Семашко, и когда студент и конвоир оказываются у двери, не поворачиваясь прибавляет:

— Не сомневаюсь, что вы очень пожалеете об этом. Очень. — И резко бросает жандарму: — В камере отобрать у арестованного карандаши и книги. Тюрьма не курорт. В бога верит! Расчувствовались! Социалиста исправили, как же!

Жандарм топчется, не решается спросить: 'можно ли уводить арестанта?

— В камеру! Под замок! Вон!—срывается Онущенко.

— Встать! Суд идет!

Подсудимые поднимаются со скамьи. Ждут. Тишина в зале. Даже слышна одышка государственного прокурора.

Конопатый судья тонким тягучим голосом, оглашает приговор:

— За антигосударственную деятельность бывший студент Московского университета Семашко Николай Александрович, 1874 года рождения, русский, сословия дворянского, приговаривается к высылке из города Москва в город Елец в сопровождении жандарма для дальнейшей передачи под надзор местной полиции. Приговор обжалованию не подлежит.

Продолжение в .Костре" № 3, 1977 г.