Костёр 1977-02, страница 19

он убедился, что стадо никуда не движется, и это его обеспокоило. Куда же теперь плыть? Не к китам же в гости, на самом деле, — махнет какой-нибудь шутя плавником, и нет ни Мынькова, ни его байдары! Обойти бы это стадо, но как? Забрать круче в океан — до темноты к Медному не пристанешь, а вдруг еще туман навалится? При одной мысли о тумане Мынькова пробирал озноб! Взять влево? Но влево его и без того волна подталкивает.

Пока Мыньков все это с поспешностью прикидывал и рассчитывал, время было упущено. Он осознал, что ничего уже решать не нужно, что его сносит влево, в Берингово море, и что остается скорее править назад. В то место, откуда он утром отчалил, ему тоже не попасть,— да и неважно, лишь бы зацепиться за такой желанный, такой теперь родной остров Беринга.

От частых взмахов двухлопастным веслом ломило в плечах, руки раз от разу обвисали, как плети, на заскорузлых ладонях; вздулись и давно уже полопались волдыри. В голову толчками ударяла кровь, так что темнело в

глазах. Порою чудилось, что берег рядом, и можно развязывать горловину люка... Но Мыньков не поддавался миражам, вызванным смертельной усталостью. Понимал: если расслабится — погибнет. Но для того ли он пять лет уже мыкает здесь кручину одиночества, чтобы так глупо, не доплывя нескольких верст до желанного берега, утонуть! Эх, мореход из него липовый — на что замахнулся, на океан, мыслимо ли!..

К ночи, издерганный, с разламывающимся во всех суставах телом, попал он в буруны у рифов. Его опрокинуло раза два вместе с байдарой, но последним усилием, резкими толчками туловища Мыньков ставил ее на киль. Байдара была послушна, словно и впрямь понимала слабеющую волю Мынькова.

Нагромождения скал, их расстановка, гроты, в которых бесновался накат — все это было ему внове. Видно, не забредал он сюда раньше... «Главное, слава создателю, земля, твердь, главное — доподлинно мой, мой остров!» — подумал он в полубеспамятстве и упал на гладкие, окатанные штормами голыши.

ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ВОЛНА

Ровно, домовито, уютно горел костер. В ковше закипал чай.

Прельстившись затишком в бухте, Мыньков остановился на ночлег рано. Бухта была маленькая, замыкая ее, от берега уходили две сглаженные каменно-литые стены, терявшиеся в глубине моря. Словно кто-то нарочно поставил ограду.

Под одной из стен Мыньков опрокинул кверху днищем байдару и выровнял камни для ночлега. Байдару он тащил на себе, как улитка раковину. В часы спокойного отлива, случалось, и плыл вдоль берега, чтобы сократить утомительный путь через нагромождения исполинских глыб и скальных обломков.

Управившись с постелью, решил поискать по стыкам щебеночных осыпей в замшелых расщелинах кислицу. Ее сочные листики были проверенным средством против цинготной болезни, и Мыньков любил класть их в чай для вяжущего вкуса и как заварку. Сахар из агататки давно кончился, и теперь, возвратясь к юрте, следовало на исходе лета поторопиться с его заготовкой на зиму.

Когда он в поисках кислицы взобрался повыше на кручу, почва под ним стала знакомо дрожать, послышался все нарастающий гул— землю сотрясло несколько раз кряду. Качнулись желтые вершины сопок и словно пошли на сближение друг с другом, берег начал странно сползать под откос к морю. Посыпались камни, с треском высекая при столкновениях слепящие искры; запахло гарью, как от ударов кресалом.

Так же внезапно толчки прекратились. Однако Мыньков долго не решался выйти из-под скалы. А когда все же вышел, увидел пора

зительную картину: дно бухты оказалось осушенным, во влажной впадине ее блестели спутанные пластины водорослей и трепыхалась среди них разная рыба. То одна, то другая вдруг судорожно сверкнет брюхом... И это ничего хорошего не предвещало!

В эти самые минуты где-то в океане уже встала на дыбы и неумолимо катилась к берегу водяная гора.

Видел Мыньков уже такую большую воду, появившуюся однажды после трясения земли и поглотившую селение на одном из островов Алеутской гряды. Спаслись только те, кто по какому-то, быть может, таинственному внушению или от безотчетного страха кинулся бежать повыше в сопки. А кто остался у своих барабор да еще на рыбу позарился, — те враз и сгинули.

И пока это воспоминание ярко высветилось в памяти у Мынькова, пока он исступленно карабкался вверх по щебеночной осыпи, вдали, хищно белея высоким всклокоченным гребнем, показался чудовищный накат. Рухнула с тяжким грохотом лавина воды, забурлили водовороты, померк белый свет. Была у Мынькова байдара — и не стало ее, а вместе с ней унесло и кое-какой походный скарб. Ладно еще, что кресало и трут при нем! Как самую большую драгоценность, носил он их на шее в мешочке.

— Ладно, — сказал он вслух, — слава те, и на сей раз пронесло... Надобно идти дале, ждать-то чего, какой такой благодати? Тапери-ча мне бы к юрте живей. Слава те, есть же у меня юрта, угол мой добрый. Да я богач! Мне бы только к юрте...

Где-то впереди с шумом все еще осыпались камни, редко погромыхивало — то были отголоски недавних толчков, всколыхнувших сто-

17