Костёр 1977-03, страница 5

ГИ4ВНЫЙ

ДОКТОР

РЕСПУБЛИКИ

С. ЛАСКИН повесть Рисунки Ю. Лаврухина

КАЗАНЬ

Эту ночь Семашко спал плохо. Что будет? Как пройдет демонстрация?

Поднялся, распахнул окно,— душно в комнате.

Июльский ветерок всколыхнул занавеску. Он так и остался стоять у окна, упираясь руками о подоконник, разглядывая нежаркое, встающее над домами, спокойное солнце.

Прошедшие три года в Ельце, думал он, это пустяк. Ельца больше не будет. Ему грозит более жестокая ссылка.

Он вспомнил молодого, широкоскулого, горячего Ахмеда Муратова, улыбнулся, покачал головой.

— Мой не хочет с этим согласен! — кричал Ахмед, тыча пальцем в Семашко. — Николай не должен идти сам! Голова ты. Возьмут голову — нам всем конец будет.

— Но как же так? Вы пойдете, а я дома?

— Тогда не первым иди, — просил Ахмед.— В рядах иди.

...Семашко съел кусок конины — самое дешевое мясо, каким питался последнее время — и выскочил на улицу. Он обязан готовиться ко всему. Четыре месяца .назад в Петербурге была разогнана, исхлестана нагайками, такая же, как у них, студенческая демонстрация. И песня, которая была сочинена в Петербурге, добралась до них. Вчера, сидя в сарае, они негромко ее пели.

Нагаеч... нагаеч...

нагаечка моя,

Вспомни ты, нагаечка,

восьмое февраля.

Он повторил про себя слова, поцокивая, словно подражая топоту скачущих лошадей.

...От дома до Алафузовского завода было полчаса ходьбы, а там — назад, к центру.

Семашко уже полюбил Казань, свыкся с ее грязью, с непросыхающими после дождя лужами, со счастливыми свиньями, дремлющими в этих лужах, со'скрипучими телегами татар-барабузов, готовыми за две-три копейки довезти человека в какую угодно деревню.

Но было в Казани и другое, чем Семашко дорожил всерьез: университет.

Продолжение. См. «Костер» № 1, 1977 г.

Он учился на пятом курсе, и до диплома осталось полгода. А дальше — ты врач, независимый человек.

Он невольно вспомнил просьбу Ахмеда — поберечь себя, и пошел быстрее.

Улица нагревалась. День обещал быть сухим и жарким.

Утренние прохожие, спешившие на базар, — татары с глиняными горшками, бабы с подойниками, оборачивались ему вслед, думая, какой прошел беззаботный, веселый человек в косоворотке, таких не часто увидишь в их спящем городе.

С раннего утра к запертым воротам Алафузовского завода торопились студенты и рабочие. -V

— Куды это они? — недоумевала, выглядывая из собственного палисадника, краснолицая и толстая, как самоварная кукла, купчиха.

На колокольне ближайшей церкви вначале тихо, затем громче и громче зазвонили колокола. Купчиха сладко зевнула и перекрестила рот.

— Шастают и шастают, — проворчала она. — А все спят в это время.

Она повернулась и, покачиваясь, пошла в дом «соснуть, как нормальные люди».

Но не спали в то утро не только студенты университета и рабочие казанских заводов.

Не спали и полиция и жандармы.

Не спал даже сам губернатор.

Не спали шпики. Они успели предупредить жандармов о намечающемся в Казани бунте.

Не спали отцы и матери студентов и рабочих. Известно, что отцы и матери не могут заснуть в те ночи, когда их детям угрожает опасность.

— Полиция! Конная полиция!

Колонна демонстрантов разорвалась в самой середине. Передние бросились по Николаевской, задние — в ближайший проулок.

Казаки мчались с двух сторон. Им нужно было оторвать «голову» от «хвоста», загнать зачинщиков в каменный двор.

Семашко видел, как Ахмед поднял красное знамя и теперь стоял неподвижно в воротах дома. Он был бледен, но тверд, будто бы дерево, вросшее корнями в эту землю.

3