Костёр 1977-05, страница 21

— Вы отвечаете за жизнь Николая Александровича Семашко, — каждый раз говорила

_ч ему Таня.

Эта девочка с маузером словно бы пугала его.

— Я отвечаю за всех в поезде, товарищ заместитель комиссара, — говорил он спокойно. — И нарком Семашко с этим был бы согласен.

К ночи состояние Семашко стало хуже. Сказывалось переутомление. Долгое время он находился на фронте. Не спал ночами, объезжал госпитали. Врачей было мало, случались саботажи.

Таня прикладывала к горячему лбу Семашко холодные тряпки. Они моментально высыхали. Ах, если бы она знала, как поступить, что сделать для этого человека!

Каждый раз, как только ей казалось, что Семашко хуже, она бежала за ненавистным Савицким. Другого врача в поезде не было.

В последний раз он ничего не сказал ей, поднялся с койки.

— Почему вы молчите? — со слезами крикнула Таня.

Он пожал плечами.

— Идет кризис. Надеюсь, все будет в порядке.

И вдруг Таня поняла, что Савицкий едва стоит на ногах.

— Доктор, — сказала она. — А вы ели?

Он покачал головой.

Таня протянула хлеб и сало. Он взял. Откусил хлеба. Пошел к своему операционному вагону.

— Отдохните, — сказала она виновато.

Он едва улыбнулся.

— У меня еще десять операций. Заботьтесь о наркоме.

— Не волнуйтесь, товарищ доктор, — сказала Таня. — Я выполню все, что вы велели.

Наутро температура упала. Семашко открыл глаза, удивленно оглядел купе. Он вспомнил фронт, госпитали, сортировочные пункты раненых, потом наступило беспамятство... Теперь он лежал беспомощный и неподвижный.

— Товарищ нарком! — Таня дотронулась до его плеча. — Вы живы?

— Жив, — едва отвечал он.

— Ну и хорошо. — Она не знала, что делать.— Десять суток уже сижу с вами. Каждый день думала, что помрете. Гляжу на вас и плачу.— Она вытерла глаза и с обидой сказала. — И не улыбайтесь, пожалуйста, нарком Семашко.

Он хотел подняться.

— Нет, нет, не пытайтесь! Запрещено Савицким. Он хоть из белых, но Мурашов приказал его слушать.

— Ну, а вы — медик?

— Сестра. Работала в зубном кабинете.

А тут, как комсомолку, назначили заместителем комиссара.

Семашко опять попытался приподняться, но упал на подушку. Танино лицо оказалось в тумане.

— Товарищ нарком! — Где-то вдалеке прозвучал ее голос. — Това...

...Когда он открыл глаза, рядом с ним сидел хирург Савицкий. Взгляд прямой, внимательный, умный. Густые брови сошлись на переносице. В руке шприц.

— Ну вот, — Савицкий поднялся. — Нарком пришел в сознание. Не утомляйте его беседой. Он еще очень слаб.

Дверь закрылась.

— Какой серьезный человек! — сказал Семашко.

— Работает днем и ночью. — Таня вдруг спросила:—Только не знаю, товарищ нарком, как к нему относиться. Из белых. Георгиевский крест не снимает, правда, получил его на немецком фронте. А потом... пенсне...

— Ну, это его личное дело. — Семашко виновато улыбнулся. — А пенсне? Я ведь тоже ношу пенсне, Таня...

За окнами вагона мелькали тихие поля, негустые перелески, безлюдные деревеньки.

Мурашов сиял. Всегда резкий, громкий, чуточку суетливый, он, наконец, казался спокойным.

Вошел в купе к Семашко, присел на краешек постели, сказал с радостью:

— Как ветер летим, товарищ нарком. Двадцать километров в час. Через три дня дома будем. А там ваше здоровье быстро на поправку пойдет. Правильно я говорю, Татьяна?

— Конечно.

Впереди что-то лопнуло, потом прозвучало еще несколько хлопков, похожих на выстрелы.

Паровоз сбрасывал скорость, замедлял ход. И остановился.

— Что-то случилось, — сказал Мурашов удивленно.—Надо пойти проверить.

Он прикрыл дверь купе, выглянул в окно. Цепочка солдат с ружьями бежала к их вагону.

— Засада! — крикнул Мурашов.

Оглянулся, отыскивая Таню, но неожиданно

вскинул голову, выпрямился и странным стынущим взглядом поглядел вперед.

— Кажется, со мной все, — сказал он. — Принимай командование, Таня...

— Товарищ Мурашов! Товарищ!..

Мурашов оседал на пол. Его зеленая выцветшая гимнастерка становилась бурой — от пятна, расползавшегося по груди.

Из соседнего вагона ввалился Савицкий.

— Жив?!

— Убит! Убит! — плакала Таня.

Беспорядочная пальба слышалась из задних

вагонов, — несколько вооруженных конвоиров отстреливались от белых.

— Почему молчит пулемет?!—крикнул Савицкий, бросился в тамбур

19