Костёр 1977-06, страница 9

$ «-Sri

CL'" C^

Сергей ИВАНОВ

ГЛАВЫ ИЗ ПОВЕСТИ

Рисунки А. Харшака

Итак, первый день был плохой. И не утешила ее поговорочка, что, мол, первый блин комом. Кого она утешит! Но все-таки Ольга решила, что расстраиваться очень сильно не стоит, потому что и правда еще ничего не ясно. Может, завтра как раз возьмет да и выйдет!

Она принялась за свои собственные уроки. Но перед началом, вместо того чтобы привычной рукою открыть дневник сразу на нужной страничке, стала листать его с самого начала. Безрадостная была эта картина!

В какой-то книжке она читала, как полководец обходит поле боя — кажется, Кутузов или Наполеон. Уже сражение кончилось, убитые лежат неподвижно, а раненые стонут из разных концов...

Так и Ольга — грустно ей было осматривать страницы дневника своего, недельные поля сражения. Там стонет тройка, там — двойка — мертвая отметка.

Она пролистала так весь свой дневник от первого сентября до сегодняшнего дня. Еще раз поглядела на могучую боевую четверку по истории и на невидимую двойку... Вдруг ей подумалось: а вот меня бы — заставь кому-нибудь это показывать!.. Оля, мол, давай-ка твой дневник посмотрим. Да я бы не знаю что, как угодно, лишь бы не это!..

Она только головою покачала, когда представила себе, какие муки бедной Вальке пришлось пережить. Небось заглянет-заглянет в тетрадку и ужаснется: нет, не покажу ни за что! Ко мне старшеклассница придет, Оля Лаврёнова из шестого класса, как же я ей двойки покажу?!.

Надо к ней, к этой Вале Силиной, совсем незаметно, совсем на цыпочках. Надо, чтоб она мне поверила как-то. Чтоб она меня не стеснялась!

Тут Ольга опять представила себя на ее месте. Что же это должен быть за человек, чтобы Ольга ему свои отметочки золотые не постеснялась показать?.. Да такого и чело-века-то нет. На всем целом свете нет такого человека. Прямо с ужасом Ольга подумала, до чего же она одинока из-за своих двоек. Аж сердце захолонуло. И тут же в голове пронеслось: а Вальке-то бедной каково?!.

Окончание. См. «Костер» № 5, 1977 г.

Но, как говорится, утро вечера мудренее. На самом деле не мудренее, а просто спокойнее. Ощущение того, что на математике ей ничто не угрожает, ощущение выученных уроков давало уверенность и хорошее настроение.

Хорошее настроение усилилось еще и оттого, что она легко, можно сказать, запросто, помирилась с Машкой. Сперва спокойным голосом наврала ей, что записку ее потеряла (мама называет это святой ложью), потом рассказала про Ветрова, про Валю, про то, как Валька исхитрилась улизнуть. Только не стала в подробности вдаваться почему. Намекнула двумя словами, что, мол, просто поленилась.

— Ой, ну надо же!—смеялась Машка,— Ну и девица! Ты с ней, Олька, гляди! Она тебя живо-два... — Машка любила слушать, как Ольга рассказывает. А про обличительное то письмо, про «предательство» Тамары Густавовны уж никакого разговора не было. Может, и Машка это поняла. Или... а впрочем, кто его знает. Ольга об этом старалась ей не напоминать и не вспоминать — ни к чему!

Перед четвертым уроком она пошла на малышовский второй этаж. Первым, кого она увидела, был, конечно, Ветров. Он стоял посреди чинно гуляющей малышни, словно Останкинская телебашня. Красная повязка на рукаве придавала ему особую торжественность — он был сегодня дежурным учителем.

Ольге идти было больше некуда, кроме как к нему: такая фигура заметная! И казалось, что он тоже всех видит.

Вдруг длинная вереница пар поломалась. Один наталкивался на другого, быстро натекло небольшое озерцо народа. А из середины его раздался громкий писк:

— Сергей Геннадьевич! К нам Оля Лаврёнова пришла!

Ветров повернул голову, улыбнулся, отыскал взглядом Валю. И вот они уже стояли — учительница и ученица — перед громадным Ветровым.

— Ну что, занимались вчера? — послышался с высоты его голос. Не строгий, но все же значительный, потому что звучал он оттуда, откуда обычно звучит радио.