Костёр 1977-11, страница 62

В первой сцене я чинил телевизор и заодно поучал Кольку, как надо жить. Все шло как по нотам до тех пор, пока Кисточкина не показала из-за кулис, что говорить нужно громче. Я заволновался и не заметил, как повернул телевизор задом наперед. В зале засмеялись: телевизор у нас был ненастоящий — обыкновенная коробка без всякой начинки.

Валерка, ответственный за технику, высунулся из-за кулис и повертел пальцем у виска. Я исправил ошибку, но зрители не унимались. Писатель сидел с каменным лицом. Никакого юмора у него в этой сцене предусмотрено не было.

Вторая сцена началась с того, что Кисточкина — она изображала дежурную по столовой — вытирала столы. Малыши очень натурально сделали очередь в буфет. Колян еще натуральнее ее развалил. В этот момент должен был появиться я и взять нарушителя за шкирку.

Может, оно так бы и случилось, если бы перед самым выходом я не захотел причесаться. Пока я стоял перед зеркалом в темноте, в самом углу сцены кто-то чиркнул спичкой. Я присел на корточки и разинул рот от удивления. За черной драпировкой стоял Витька Смирнов из 8 «б». Он собирался бросить на сцену дымовуху — моток свернутой кинопленки. В прошлом году он прославился на всю школу тем, что принес на физкультуру лягушку. Одним словом — человек без тормозов.

Тем временем на сцене из-за моего отсутствия началась паника. Колян окончательно разогнал очередь и теперь метался по сцене в поисках того, кто должен призвать его к порядку.

Но в это время я уже сцепился с Витькой. Он, конечно, такого не ожидал. На линейке его голова выше всех, и никто в школе с ним не связывается.

— Э, артист, тебя зовут! — отбивался Витька. От неожиданности он явно струхнул.

— Отдай дымовуху! — прошипел я.

А на сцене пошло такое! Кисточкина, сама спасая положение, кинулась наводить порядок у буфета. Колян не знал, что делать. По рассказу здесь завязывалась моя с ним потасовка, а теперь драться ему было не с кем.

Пытаясь вырвать дымовуху, я повис у Витьки на руке. Он резко толкнул меня, и мы оба вылетели на сцену.

В зале началось что-то невообразимое. Громко визжали малыши, со всех сторон к сцене бежали болельщики.

Кто-то догадался дать занавес. Последнее, что я успел заметить, было удивленное лицо писателя. Он, должно быть, вспоминал, где это все у него написано?

Меня разбирали на совете отряда. Защищала меня только Кисточкина. Она сказала, что я, конечно, немного нарушил течение пьесы, но это произошло только потому, что во время репетиций я сильно вошел в положительный образ и поэтому не мог спокойно пройти мимо замеченного безобразия.