Костёр 1980-01, страница 35
А у тоненькой-тоненькой, и плохо ходила, и лежала на диване, укутавшись в шаль. Девочка вспомнила ту ночь, мокрый снег, который залетал под платок и залеплял глаза, грохочущие взрывы бомб где-то позади, завывание мотора, плач какого-то мальчика, шепот мамы: «Потерпи еще немножко, скоро уже приедем». А что было дальше, она не помнила, — ни то, как они ехали на поезде, ни то, как их привезли в город Мышкин Ярославской области, — все это время у нее был жар, она простудилась. Весну в Мышкине она уже помнила —ледоход на Волге, жеребеночка, такого хорошенького, пегенького, который все носился по двору детдома и которого звали Гришка. Помнила весенние цветы—подснежники, голубовато-сиреневые маленькие под-снежнички, и ландыши — королевские цветы, как называла их мама. Помнила полет ласточек и их глиняные гнезда под крышей детдома, помнила, как появились в них смешные птенцы. Помнила, что всех детей в детдоме мучил один вопрос: отчего город называется Мышкин? И все говорили: «Мышкин, мышка, мышка-норушка, отзовись-откликнись...» Но девочка не помнила того, что помнила мама. Она просто не могла это помнить, потому что она не знала этого: в ту первую весну в Мышкине и в первое лето все детдомовские дети не могли согреться, они все кутались, летом не расставались с теплыми шапками и ежились даже на солнцепеке. В детдоме мама работала воспитателем. «Ты знаешь, — сказала она однажды девочке, — в нашем детдоме очень много детей. Их папы на фронте, а мамы остались в Ленинграде. Чтобы им не было обидно, не называй меня при всех мамой, а еще лучше — вообще не называй пока меня мамой, а называй так же, как все— Екатериной Сергеевной, хорошо?» — «Хорошо», — ска- О зала девочка, но часто, очень часто потом ей казалось, что мама совсем забыла про нее, и ей хотелось плакать, глядя, как ее мама ласково гладит головки других детей и как те прижимаются к ее маме, а чтобы не заплакать, она шла со всеми и вместе со всеми прижималась к своей маме. А когда она видела, как мама утешает кого-нибудь, кто разбил себе нос или ободрал колено, ей тоже хотелось рассадить себе колено, и она начинала носиться по двору, толкать детей и один раз так толкнула мальчика, что тот упал и заплакал, и мама наказала ее, поставив в угол. Ах как было обидно стоять в углу! Она стояла в углу совсем одна и, не стесняясь, плакала навзрыд, когда пришла мама. Она подошла и стала рядом, положила руку ей на голову: «От бабушки и дедушки уже три месяца нет писем. Наверное, они погибли...» Девочка перестала плакать и прижалась к маме. Они стояли тихо-тихо. Стояли и стояли. А потом мама подтолкнула ее к двери. «Иди, побегай, — сказала она, — поиграй с ребятами». В конце лета мама получила разрешение на проезд в Ленинград, и они уехали, попрощавшись со всеми ребятами, половина из которых, как t 32 |
