Костёр 1980-05, страница 14

Противно дзинькали пули. От бруствера по-прежнему летели фонтаны ледяных осколков. Казалось, стена рассыпается на глазах. У Юрки мелькнула мысль, что построить ее было гораздо труднее. Прорву снега надо было насыпать и воды перетаскать. Немало сил и времени ушло. И вдруг разрушается все, превращается в пыль.

Над пулеметом клубился пар -— вода в кожухе закипела. Но Юрка видел только скачущие впереди, упорно приближающиеся фигурки чужих солдат. И стрелял по ним, стрелял, стрелял. И с каждым выстрелом чувствовал, как укрепляется в нем уверенность. И вроде теплее стало.

Фашисты снова залегли. Юрка опустил ручки пулемета, откинулся назад. Глубоко вздохнул. Снял рукавицы, потер охолодевшие ладони. Подышал на них и снова потер. И тут услышал шелестящие звуки над головой. С берега донеслись глухие выстрелы. Вдоль вражеской цепи взметнулась стенка разрывов. И эхом пролетел гул.

— Ура-а-а! Наши! — Закричал Юрка, поняв, что бьют свои минометы. — Васька, наши!

Он помахал Ваське, но тот не ответил. У Юрки екнуло под ложечкой. Ему захотелось бросить все и побежать туда, к ледяной глыбе, у которой лежал Васька. Но, кинув взгляд на поле боя, Юрка понял: нельзя — гитлеровцы поднялись в атаку.

Юрку охватила ярость. Нажав на спуск, он долго не отрывал от него онемевшие пальцы. В прицеле мелькали прыгающие фигурки фашистских солдат; в ушах звенело от выстрелов и взрывов, а он все давил и давил на гашетку. И только шептал: «Получайте, гады! Еще! Еще! — так он отмечал падение пляшущих под огнем фигурок. — За Люсю! За маму! За наш Ленинград!..»

ИЗ ИСТОРИИ ПИОНЕРСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Главный старшина Петров с поднятым по тревоге взводом прибыл на пулеметную точку, когда бой уже кончился. Подойдя к знакомому месту, Николай Степанович не узнал его. Словно кто-то гигантскими граблями провел по торосам. Ледовое ограждение огневой позиции было разворочено до неузнаваемости. Но больше беспокоило комвзвода то, что никто не вышел ему навстречу, не услышал он привычного доклада и радостных приветствий. Лишь из-под груды битого льда под бруствером торчали ствол пулемета и колесо. Из отверстия на кожухе еще поднималась струйка пара.

А где-то вдали, в нескольких километрах севернее, по льду шли машины. Гудели моторами, шуршали шинами. Ладожская трасса жила, работала. На ней в один узел были связаны судьбы тысяч людей. И никто из них ничего не знал ни о Юрке, ни о Ваське, ни о том, что произошло с ними морозным январским утром сорок второго года.

Машины шли, как по расписанию.

БЛОКНОТ ВИТИ

Старый-престарый блокнот. Страницы густо исписаны угловатым мальчишеским почерком. Рядом с записями — штриховые портреты вихрастых ребят.

На первой странице памятная надпись, которую нельзя читать без волнения: «Деткору Вите Ковалеву за отвагу. От пионерского отряда имени Коли Сарина».

Этот блокнот передали мне ветераны пионерской организации. Правда, о самом Коле и о пионерском отряде его имени им было мало что известно.

И вот однажды я разузнала телефон инже-нера-строителя Виктора Алексеевича Ковалева, теперь живущего в Москве, Виктор Алексеевич— из поколения пионеров двадцатых годов.

Набирая номер телефона, надеялась на удачу, на то, что Виктор Алексеевич и есть тот самый Витя Ковалев... Поздоровалась и сразу спросила:

Виктор Алексеевич, вы были пионером отряда имени Коли Сарина?

Долгая пауза...

Да. А откуда вы знаете?—удивился он. Значит, это ваш деткоровский блокнот попал ко мне?

— Блокнот? — Виктор Алексеевич растерялся.— Не помню блокнота... Ведь полвека с той поры прошло...

Виктор Алексеевич пригласил меня в гости.

— Узнаете почерк? — спросила я, протягивая блокнот.

— Мой, точно мой! — по-мальчишески весело воскликнул Виктор Алексеевич.

Вот какой рассказ я услышала от прежнего деткора.

...Шел 1925 год. Была тревожная весна. В деревне Антропшино — это час езды от Ленинграда— то и дело гремели выстрелы. Погиб избач Савельев, открывший «красную избу», где вслух читали газеты, радовались началу новой жизни. Покушались и на жизнь селькора Иванчука, писавшего правду о кулаках...

Майским днем пионер Коля Сарин возвращался из клуба. Еще издали он заметил толпу парней, на селе их звали подкулачниками. Можно было еще вернуться в клуб, но Коля шага не замедлил. Парни окружили его, стали срывать галстук. Конечно, если бы Коля запросил пощады, сам снял галстук, его, может быть, и отпустили бы.

«Ах, так, не сдаешься!». Замелькали кулаки. Коля упал, его стали бить ногами... Прибежала мать, соседи.

Через несколько часов Коля умер...

Витю Ковалева, лучшего Колиного друга, послали в Ленинград. Сельская детвора поручила

111