Костёр 1980-05, страница 39
ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ тому назад безымянный советский солдат нажал на спусковой крючок, отстучала автоматная очередь, и наступила тишина. Рассеялся дым. Последний пороховой дым великой войны. Историки так и не смогли установить, кто, где, в какие минуты произвел эти последние выстрелы. Но жгучий интерес к каждому событию войны, к каждому ее участнику — солдату, матросу, летчику — живы. Встреча с ветераном всегда — событие. Вот почему мы предоставляем слово удивительному воину — женщине, офицеру, бывшему командиру пулеметной роты (а это уж совсем мужская работа) Валентине Ивановне Чудаковой. Сейчас она живет в Ленинграде; она писатель, автор книг. Валентина ЧУДАКОВА Рисунки Д. Титова Скажу прямо, я не детский писатель: свои книги о войне адресую взрослому читателю. Однако их читают и школьники. И мне это приятно, потому что ребята не только читают, но и понимают прочитанное. Такие задают вопросы, что на иные не сразу ответишь! Ну вот, например: «А что было самым страшным на войне?» Вопрос не простой и на него сразу не ответишь— подумать надо. Если фронтовик говорит, что ему никогда не было страшно, такому не верю: или он был не на войне, а где-то только около войны, или просто бравирует задним числом. Но как же, в самом деле, ответить ребятам? Может быть, это — слепая разрушительная сила артиллерии? Перед которой бессилен любой храбрец: осколки вражеских снарядов на равных разят храбреца и труса. И тут только одна защита — моральная: крепись, чтобы нервы не сдали. Ну, а если не вражеские, а свои снаряды бьют по своим?1 Это же еще страшней! На фронте и так бывало. Там даже была такая неуставная команда: «Вызываю огонь на себя!» Что это такое, надеюсь, знаете... А разве не страшно, когда твой товарищ тяжело ранен, а ты — пехотный командир — не можешь ничем ему помочь и даже не имеешь права остановиться, потому что в бою, в атаке твоя даже минутная отлучка грозит гибелью всему подразделению? Короче говоря, так по сей день и остался этот трудный вопрос без прямого и точного ответа. И еще один, не менее сложный вопрос задают иногда юные читатели: «А были ли на войне приключения?» — Да, — отвечаю, — были. На войне всякое случалось. Но называлось это на лаконичном военном языке ЧП, то есть чрезвычайное происшествие. Об одном из них я и хочу рассказать. На обочинах фронтовой дороги стоят высокие фанерные щиты с надписью: «ВНИМАНИЮ НАЗЕМНЫХ ВОЙСК! НАЧИНАЕТСЯ СЕННО-ОРШАНСКИЙ ПАРТИЗАНСКИЙ КРАЙ! С ДОРОГИ НЕ СХОДИТЬ! МИНЫ!!! МИНЫН! МАЙОР ИВАНОВ. МИНЫ!!!» Бойцы и командиры идут в сторону передовой по обочине дороги. Иду и я. Как Вася Теркин, «догоняю полк стрелковый, роту пер- после ранения из госпиталя воз- вую свою» — вращаюсь. Впереди в задымленном фронтовом небе тяжело и раскатисто ворочается артиллерийский гром. Иду и думаю: «Как-то там мои ребята-пулеметчики? Живы ли? Спешить надо — наступаем». Дорога ведет через лес: густой, угрюмый, мокрый. И впрямь — партизанский. И вдруг команда: «Принять вправо!» 'Это девчушка-регулировщица фронтовую технику гуськом — пеше- выстраивает у обочины канавы. А нас — ходов-одиночек — направляет в обход, через лес — по узенькой тропинке. Встала я в затылок впередиидущему, сзади тоже кто-то пристроился, еще и еще. И теперь мы ступаем след в след, как в разведке, по этой скользкой тропинке, где того и гляди нос расквасишь. И вообще — неуютно: и сверху мокро и снизу — мокро. И опять через каждую сосенку объявление: «С дорожки не сходить! Мины. Майор Иванов». Мои новенькие хромовые сапоги почти сразу промокли. А мне простужаться ни к чему — я ж только что из госпиталя. Стало быть, надо на ходу переобуться. Выхватываю из по- U левой сумки запасные сухие портянки и размышляю, не останавливаясь, как это ловчее сделать. Сесть надо. А где? На дорожке — грязно, да и народ сзади идет. А в сторону сойти майор Иванов запрещает. И тут я подумала: «Чудик этот майор Иванов! Уж так-таки мины везде и понатыканы? А вот под этой кочкой 111 |
