Костёр 1983-01, страница 8

— Артисты идут! Наши артисты идут!

Володька опять пригнулся, вновь припал к бесполезной щели: «Вдруг да это уже Иван Иваныч со своею серебряной трубой?»

Но заслышалась не труба, а голос Жанны Олеговны:

— Выступает праздничный хор мальчиков и девочек нашей школы!

И хор под управлением Жанны Олеговны грянул: «Бусы повесили, встали в хоровод!»

И отец, нянечка, возчик принялись рядом с Володькой натопывать, подпевать.

А потом зазвучали и другие песенки. И все они тоже были симпатичными — про Снегурочку, про Деда Мороза, только Володьке в таком его странном положении все равно слушать было не слишком весело. А кроме того, каждую песенку он давно знал, дома с сестренками певал, и раз уж теперь на этот хор глянуть не мог и долгожданную трубу услышать не мог, то и концерт ему стал казаться не таким интересным.

Усталость после дороги, душная теплота под столом мало-помалу его сморили. И. под знакомый мотив про лесную елочку он клюнул разок носом, клюнул другой.

Он даже увидел самого себя в сугробном бору, да тут словно бы налетел ветер, и Володька опять встрепенулся.

Жанна Олеговна под новые аплодисменты заканчивала говорить про какую-то грозу.

«При чем тут гроза?» — удивился Володька, но вслед за учительницей забасила нянечка:

— Ох, Петрова! Ох, Петрова! Ох, слушайте, мужики, слушайте! Наша Петрова будет стишок читать!

«Лучше бы Иван Иваныч...» — Володька, и все же, когда Петрова нежданно звонким, чистым голосом повторила название стихотворения «Весенняя гроза!», — то Володька и сам уши навострил.

Навострил, а в зале уже громко и свободно раздалось:

Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом.

У Володьки мурашки побежали от таких простых и в то же время удивительно светлых слов. Он таких слов никогда еще не слыхивал. Он

нахохлился

О

даже не поверил, что читает их сейчас, произносит самая обыкновенная девочка с обыкновенной фамилией Петрова; и он шагнул на коленях вдоль обвисшей скатерти, пополз в обход возчика, отца, нянечки.

А стихи звучали все светлей да светлей:

Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит.

С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной и шум нагорный Все вторит весело громам.

И тут стряслось чудо.

С каких-то неведомых высей как бы рухнул и по всем закоулкам школы раскатился настоящий весенний гром!

Он раскатился, опять взлетел, обернулся ликующим голосом-песней, и вот уже без слов, как на крыльях, поплыл над елкой, поплыл над ребятишками. И, боясь, что этот голос, этот торжествующий звук так же мигом исчезнет, как возник, Володька забыл про отца, про нянечку, выглянул рядом с ними из-под стола.

Он выглянул, увидел крохотную синеглазую девочку и подумал: «Да неужто это Петрова и есть?», а рядом... А рядом под елкой стоял в темном пиджаке и в светлой рубашке Иван Иваныч!

Его-то Володька признал в момент. Над высоко запрокинутой головой Ивана Иваныча, в его легко приподнятых руках пела, звенела, смеялась та самая что ни на есть серебристо-серебряная труба, и была она куда прекрасней, чем ясный месяц вчера в ночном окошке.

Труба звала Володьку, и он встал, пошел.

Он прижал к себе шапку и пальто. Он шагнул напрямик, и никто бы егб не остановил, да подвели мамкины сапоги. Он заступил ими длинную в руках одежку и — повалился.

Володька упал, лохматая шапка по скользкому полу подъехала под самые туфельки Петровой. Та в голос ойкнула, труба смолкла, и все уставились на Володьку.

На него теперь изумленно глядел Иван Иваныч.

На него глядели нянечка, возчик, Марфуша, Танюша, все ребятишки.

Отец сорвался с места, чуть не сбил Жанну Олеговну, тоже бросившуюся на подмогу Володьке, стал растерянно приговаривать:

— Да что хоть ты, братец мой, натворил-то? Да как хоть ты здесь очутился-то?

— Откуда? Как? Мы его тоже здесь не видели! — опомнился шумливо весь зал. И отец от этих своих, всеми подхваченных слов растерялся больше; Володька напугался, хотел кинуться в коридор, а там — на улицу. Но тут его ухватил за рубашку сам Иван Иваныч:

— Стоп!

Володька зажмурился, присел. Ребятишки в зале тоже испуганно застыли. А Иван Иваныч всего лишь и сказал:

— Вот так «клю-клю-клю»...

— Что? — не поверил своим ушам Володька.

— Я говорю: «Клю-клю-клю!» Это с тобой мы летом на скамеечке насвистывали? Неужели не помнишь?

— Со мной, со мной! — заулыбался Володька. Даже ухватил Ивана Иваныча за рукав: — Со мной ты насвистывал! У нас в деревне. А теперь вот я к тебе прибежал. На твою серебряную трубу посмотреть. Разреши мне ее потрогать...

Отец только руками развел, тоже глядел на учителя: «Вы, мол, нас не ругайте... И пусть, если можно, мальчик трубу потрогает...»

А Иван Иваныч и сам знал, что надо делать.

— Ну, друг ты мой сердечный Володька, —

сказал он,

если уж такое дело, то, конечно,

трубу возьми и в нее подуй.

8