Костёр 1984-02, страница 28

— Зад не поднимай! — кричал военрук непоседливому Юрке Хотяну. — Пулю схлопочешь! Как сидеть будешь?

— Стоя! — парировал находчивый Юрка.

Мы смеялись. А Юрка, дурачась, кричал, что главное — защитить пузо, куда пищу кладут.

— Отставить смех! Отставить разговоры!

Мы влипали в землю и ползли к воображаемому доту.

— В атаку! — резко кричал военрук. — Броском! Марш!

— Уррраааа!

Мы вскакивали на ноги и наперегонки неслись к забору.

— Ну, сегодня ничего... — глядя на часы, одобрял нашу резвость военрук и невнятно бормотал:

— Погибло вас всего процентов двадцать.

В межсезонье, когда земля раскисала от дождей, шло обучение технике. Военрук ставил на учительский стол пулемет Дегтярева или трехлинейку с граненым штыком. Молниеносно разбирал их и так же стремительно собирал, называя по ходу детали и операции. С тех пор сочетание слов «стебель-гребень-рукоятка» помню, как народную пословицу.

Самое скучное начиналось, когда он переходил к теории. Не очень-то интересно было узнавать, для чего существует планка подъема, для чего мушка, прорезь, как их совмещать, как брать упреждение и высоту прицела. Мелом военрук рисовал траектории полета пули, снаряда, мины. Из этих уроков, между прочим, мы узнали, что дальность полета винтовочной пули составляла несколько километров, да и то с учетом ее излета, где она не имела убойной силы. Снаряды летали дальше. Километров на двадцать-тридцать, но зато взрывались одинаково — что в начале полета, что на взлете.

— Так что в Жарму ни снаряд, ни пуля не долетят... — сказал военрук.

Снаряды, что правда, то правда, в Жарму не залетали, но взрывы мы все же видели.

Над Жармой нависал невысокий гранитный хребет. В одной из ложбин хребта работал карьер по добыче щебенки для железной дороги. Прямо из окна школы видны были фонтанчики взрывов, дымки от которых сносило ветром.

Поиски динамита, капсюлей, патронов, на худой конец, резины от противогазов для рогаток— являлось нашей постоянной заботой.

До сорок третьего года с этим было туго. А в сорок третьем по железной дороге сплошным потоком пошла на заводы техника. Платформы шли, груженные искореженными орудиями, минометами, опаленными, без башен или гусениц танками и остовами сгоревших автомашин. По большей части трофейная техника, но немало было и нашей.

Как грачи на свежую пахоту, слетались мы к таким эшелонам. В тайничках — кто под крыльцом, кто в сарае, кто на чердаке — хранили заветные мешочки с патронами, капсюлями, иногда даже с крупнокалиберными патронами-снарядами.

Камнями выбивали из патронов пули, сыпали в мешочки порох, уходили в степь и там подсыпали его в костер, отчего он вспыхивал ярким фейерверком. Мы едва успевали прикрыть глаза рукавами. А иногда и просто кидали в раскаленные уголья винтовочные патроны и, отбежав, ждали, когда они начнут разносить в клочья остатки костра.

Теперь все свободное время мы посвящали добыче боеприпасов и всякий раз бегали на станцию, как и в тот день, когда случилось неизбежное.

Резкий хлопок, точно близкий щелчок пастушьего кнута, ударил в железнодорожном поселке. Воробьи сорвались с деревьев и испуганной стаей свалились к пакгаузам. Мы спрыгнули с платформы и помчались на звук.

От пустыря к железнодорожной амбулатории спешила кучка людей. Впереди бежал мужчина с мальчишкой на руках.

Когда он поднялся на крыльцо и вошел в амбулаторию, все уже знали, что принесли Юрку Хотяна, что он на пустыре разбивал камнем капсюль от мины.

В запертую изнутри дверь амбулатории рвалась Юркина мать...

Через месяц, в бане, мы рассмотрели Юркино пузо. Оно было иссечено неглубокими шрамами, точно у Юрки был не один пупок, а штук двадцать. От смерти его спас ватник и камень, который он держал в руке перед лицом. Глаза оказались нетронуты.

Родители провели чистку наших тайников. К прибытию эшелонов станционное начальство приказало выставлять сторожей.

На урок военрук вошел мрачный.

Выслушав рапорт дежурного, класс оставил стоять. Поглядел исподлобья.

— У кого еще остался боезапас?

Он был прав. Кое-что у нас все-таки осталось, но признаться о том просто так, за здорово живешь, дурачков не было. Признаешься — тут же все и отнимут...

— Так остался или не остался?

Мы молчали, глядя в пол.

— Эх, вы... — сказал он горько..— Боезапас — на баловство... Им надо фашистов уничтожать! А вы...

Он оцепенел, рукой схватился за стол, да так и простоял минуты две, тяжело дыша, раздувая ноздри.

— Эх, вы... — повторил он, когда очнулся. — В войну пули и снаряды летают так далеко, как ни в одном уставе не записано... Сесть!

Мы зашумели партами.

Он выпрямился. Обтянул под ремнем гимнастерку. Сел за стол и неожиданно жестко сказал:

— Кто хочет победы, тот завтра принесет все, что осталось.

Назавтра мы принесли все до последнего патрона.

Среди нас не было тех, кто. не хотел победы.