Костёр 1984-02, страница 27

\ .

Когда забросили последнюю железку, я спросил:

— А паровоз-то когда подадут?

— Какой еще паровоз? — удивился военрук.— А мы для чего?

— Мы?!

Класс притих и с сомнением посмотрел на военрука.

— Становись! — приказал он. — Будем толкать.

Честно говоря, в тот момент мне показалось, что наш военрук от своих ранений и контузии немного тронулся умом. Мы и паровоз! Какое могло быть сравнение? Горячая, пыхтящая паром машина, способная рвануть полсотни таких вагонов, и мы — школьные доходяги...

— Становись, становись! Не мешкай!

Военрук уперся в сцеп вагона плечом.

— Нууу — ррразом!

Мы налегли на вагон, и я тут же понял всю тщетность наших усилий. С одинаковым успехом можно было толкать водонапорную башню.

— Не ослабляй! — свирепо рявкнул на нас военрук.

Его крик взбодрил нас, и мы без особой, правда, надежды, но все же старательно, стали давить вагон кто плечом, кто руками.

— Жми! Жми из последнего! — хрипел военрук. — Упрись сильней!

От непомерной натуги у меня зазвенело в ушах, заныло и сползло с буфера плечо. Я поудобнее переступил ногами и вновь уперся в ржавую, наклепанную в центре тарелку. Но плечо опять сползло, и от мелькнувшей догадки удивленно екнуло в груди.

— Пошел!—закричал военрук. — Не ослабляй!

Неужели и вправду пошел? Неужели мы смогли сделать это? Но вот опять сползло плечо. Надо снова переступать ногами. Вот и другие переступают.

Вагон сантиметр за сантиметром шел по рельсам.

— Разгоняй! — кричал военрук. — Не останавливайся! Вперед!

— Тук! — стукнулись на первом стыке рельсов колеса. И этот привычный для слуха звук окончательно убедил в том, что мы сделали невозможное, что это не огромный паровоз толкает вагон, а мы — пацаны!

— Тук-тук! — колеса на стыках. — Тук-тук.

В тот день мы погрузили весь металлолом и даже подкатили вагон к составу, с которым он и ушел куда-то на завод превращаться в наш танк.

Вечером я рухнул в постель.и мгновенно заснул. Во сне я снова толкал этот вагон. Толкал на пределе сил, и когда эти силы слабели, меня подбадривал хриплый срывающийся голос военрука:

— Не ослабляй! Вперед! Вперед!

ДАЛЬНОСТЬ ПОЛЕТА

Была у нашего военрука одна странность. Скажет что-нибудь, относящееся к фронту, и замолчит. Уставится глазами в одну точку и начинает дышать глубоко, шумно. Ноздри раздуваются. Тут хоть кричи, хоть бесись — ничего не услышит. Очнется, тряхнет головой, оглядится и продолжит урок.

Говорили, что это от контузии.

А уроки он проводил всегда интересно. Уроки мелькали. Быстро. Видимо, оттого, что проводил он их на свежем воздухе. А еще и оттого, что очень они напоминали наши игры в войну, которыми мы увлекались бесконечно.

С легкими деревянными винтовками мы бегали по двору школы, парировали воображаемые выпады противника, не задерживаясь, били прикладом по туловищу волосяного чучела и следующим движением кололи штыком пересохший, сплетенный из побегов бурого тальника щит. Словом, отрабатывали действия солдата в рукопашном бою, известные, надо полагать, еще при генералиссимусе Суворове.

Зимой мы учились рыть индивидуальные ячейки. Весной, когда подсыхала земля, военрук заставлял нас учиться перемещению по-пластунски. Отмеривал от забора рубеж, брал в ладонь часы и командорал:

— Пошли!

Мы падали на землю и начинали неуклюже ползти.

25