Костёр 1984-03, страница 20

плеск озерных вод, шум крыльев пролетающих птиц.

— Колокольчик ты мой! — обнимала дочку мать.

„НА КИЯТР"!

— Стук! — стук! — стук! — похоже, ехала

бричка. Отец выглянул в окно.

— Управляющий!

Все всполошились.

Бричка стала.

Иван вышел на крыльцо. В бричке с управляющим сидел еще кто-то незнакомый. Управляющий сразу приступил к делу.

— Барин повелели детей, которые к танцам и пению расположены, в Москву доставить на киятр!

— Чо есть тако — киятр?

— Киятр — это где поют и пляшут. Дурак!

— О! — второй гость протянул к Параше руку.— Глазки подобны сливам. Пой!.. Можешь?

Параша растерянно взглянула на мать. Обе были напуганы. Тогда отец подтолкнул дочь и басом завел:

— Ка-лин-ка, калин-ка...

Мать нерешительно подтянула:

— В саду ягодка малин-ка...

Параша одна высоко, с переливами продолжала:

— Под сосною, под зеленою

Спать положите вы меня...

— О!.. — сказал человек в туфлях с пряжками. Пряжки эти Параше особенно запомнились. Никогда не доводилось ей видеть таких пряжек.

— Барин! Зачем графу надобны наши детки? — робко спросила Матрена Ивановна.

— Веселить надобно графа, киятр они хочут. Кто господину услужить должен? Слуги, холопы его! Вы есть собственность графа Шереметева. Вы есть то же, что... эта скамейка или. эта деревня, лес.

Управляющий повернулся к девочке:

— Собирайся! Будешь жить как барыня. Грамоту учить, музыку, манеры господские.

Тут только отец с матерью поняли, что их любимую дочь хотят куда-то увезти. Мать побледнела, хлопнулась в ноги гостю:

— Помилуй, батюшка, да как же мы без нее? Без цветочка, без колокольчика нашего?

— Молчи, дурища! Да знаешь ли ты, где она жить будет? Что есть-пить будет? Барыней будет твоя девчонка.

Вечером Иван Ковалев пришел со своей кузницы почерневший, злой, совсем сгорбившийся. Ковалев знал свое крепостное, зависимое положение, знал, что «приписан» к графу и права куда-нибудь уехать или пожаловаться не имел. Но чтобы не распоряжаться своими собственными детьми! Этого он не мог стерпеть!

Напился с горя кузнец допьяну и клял на чем свет стоит всех — управляющего, и графа, и соседа своего, но больше всех доставалось ни в чем неповинной жене да детям.

— Угомонись, отец!— плакала Матрена Ивановна.— На детях лица нет. Напугал ты всех.

Плакала она оттого, что увезут ее любимую дочь, что некому будет заступиться за нее, угомонить вспыльчивого мужа.

А Парашенька уложила отца на лавку. Гладила

отцову бороду. Принесла отцу ковш с квасом. Кузнец вдруг прижал к себе ее головенку и то ли зарычал, то ли заплакал.

— Не плачьте, тятенька,— уговаривала девочка.— Я вас не позабуду, не брошу, бог даст, деньги будут, я вас из неволи выкуплю...

ЗАЧЕМ УЧИТЬ СОЛОВЬЯ ПЕНИЮ?

Три дня ехали в Москву. ,На четвертый день Параша увидела голубой дом с белыми колоннами. Вокруг дома были дорожки, такие ровные, словно их по веревочке делали. Дорожки посыпаны желтым песочком. Деревья и кусты аккуратные, затейливо подстриженные. Клумбы с невиданными цветами. Пруды с прозрачной водой. Такова была усадьба графов Шереметевых — Кусково.

Таких девочек, как Параша, тут немало. И одна другой лучше. Подбирали их так, чтоб «ликом приятны, станом стройны и видом чтоб негнусны были», а «особливо чтоб голос приятный был».

Учили будущих артистов многому. Танцевать и петь отменно. Грамоте, арифметике, географии — науке о разных странах. Итальянскому и французскому языкам: графы-то по-француз-ски говорят, а в операх поют по-итальянски.

Смотрела за девочками бабка Арина Кирилина. Бабка Арина говорила: «Граф приказали, чтоб крепкое смотрение за вами было. Чуть что — по щекам, аль на воду посажу. Это еще у нас старый барин добрый, а у других как? Эвон — розгами сечь приказано».

Параша сначала пуглива была, как козочка, и неловка, как все деревенские дети. Однако когда подвели ее к музыкальным инструментам, совсем перестала бояться.

...Желтые, похожие на костяные, палочки на деревянной доске издавали нежные звуки. Назывался инструмент — клавесин. А звук струн виолончели похож был на голос матери, который медленно плыл над лесным озером.

Учитель пения, приехавший в Россию из солнечной страны Италии, учил Парашу нотной грамоте. Когда учитель услышал голос девочки, лицо его расплылось в блаженной улыбке и он прошептал: «Соловей!»

— Абсолют!— говорил он потом. Это значило, что у Параши Ковалевой абсолютный слух, она с первого раза без ошибок повторяла мелодию. И добавил: — Соловей! Зачем учить соловья пению?!

14