Костёр 1984-12, страница 36

о

о

Мир тебе и добро пожаловать, о мой юный друг Синдбад, садись-ка и гляди на этот дастар-хан, и что тебе глянется, возьми и понюхай, и что понравится, попробуй, и что вкусно, того вкуси. И не забывай, что съеденное следует запить, а выпитое заесть, а когда ты уже сыт по горло и не идет в тебя ни кусок, ни глоток, тогда открой уши и слушай, чтобы душа твоя тоже насытилась.

Итак, вернувшись из первого моего путешествия, я, как ты помнишь, дал слово и поклялся, что никуда больше ни за что никогда... Увы, мой друг! Если человек подкрепляет какое-то слово клятвой, значит не крепкое оно, это слово, и не держится са vio по себе. Вот и мне вскоре наскучили все эти вещи, что вокруг, еда и питье уже не утоляли голода и жажды, и на мягком мне не сиделось, и на теплом не спалось, и на все хорошее глаза мои не глядели. И тогда я опять накупил товаров, снарядил караван до Басры, там нанял корабль и бывалую команду—и отчалил, наконец.

Мы шли из моря в море и от суши к суше, мы побывали во многих странах, мы продавали свое и покупали чужое, меняли и выменивали. Конечно, не без выгоды. Взаимной, разумеется. Ведь в каждом краю непременно растет или водится, или делается, или под ногами валяется что-нибудь такое, что там у них идет по грошу за мешок, а у нас по золотому за щепотку. В то же время что-то наше, самое для нас обиходное, у них редкость и драгоценность — и берут, и платят, и спасибо говорят. Словом, узнали мы немало нового и удивительного, а для кого-то сами оказались новостью, кого-то удивили. Наконец, мы взяли курс к родным берегам, а к чужим больше не подходили — интересу не было. Но когда кончилась у нас питьевая вода, мы все же пристали к одному острову, который сразу же поразил мое воображение: растительность немятая, зверье непуганое, весь нетронутый. И вода во всех ручьях незамутненная. Пока матросы наполняли бочки, я прилег передохнуть на нетоптаной травке и сам не заметил, как заснул. Быть может, воздух на том острове был такой душистый, такой свежий — ведь никто до меня его еще не вдохнул ни разу и не выдохнул!— такой чистый и так крепко на-стоенный на удивительных цветах и травах — словом, такой пьянящий был этот воздух, что я спал как убитый и не слышал, как мои товарищи искали меня и звали. Мне не хочется думать, что они просто бросили меня там одного, сонного, и уплыли, прельстившись моим имуществом и покупками. Нет, не хочется, ведь они так и не вернулись домой, ни один из них —то ли они стали жертвой

свирепои морской стихии, то ли пиратов, то ли по собственной неосмотрительности наскочили на скалы, сели на мель, разбились, утонули?.. А я остался жив, как видишь — правда, претерпев великие ужасы и приключения.

Итак, пробудившись от сладкого сна, я обнаружил себя в полном одиночестве. Можешь

19 | '

, 7 .Г

•

30 . V

• • • ж о -

. * с

представить себе мое горе, мои рыдания, мои проклятья судьбе-злодейке и себе глупцу, который вместо того, чтобы сидеть себе на месте посреди всяческих богатств, утех и наслаждений, посреди города Багдада, средоточия вселенной и столицы мира, сидеть теперь невесть где, без крыши над головой, без еды, без ничего. Притом если во время прежнего моего путешествия, выброшенный на чужой берег, я все же в конце концов встретил лошадей и людей, а затем нашел процветающее царство и получил возможность вернуться на родину, то здесь я так и помру, не увидев лица человеческого,— этот остров, конечно же, необитаем, иначе он не был* бы столь прекрасен!

Долго предавался я отчаянью — до тех пор, пока голодное урчанье моего желудка не сделалось громче моих рыданий. Пришлось утереть слезы, оглядеться по сторонам, и вскоре я убедился, что умереть здесь можно только от тоски, но от голода никак. Земля эта изобиловала плодами и живностью, нашлось бы и из чего соорудить жилье. А поев, попив, я решил, что стоит все же обследовать мой остров — на всякий случай: вдруг обнаружится что-то такое... что-нибудь... что-либо... Сам не знаю, что.

И что же? Сперва ничего неожиданного. Чем дальше я уходил от берега, тем уже и короче делался обзор, и вот наконец пышная растительность закрыла от меня все стороны горизонта. Спустя еще дюжину шагов, я совсем заблудился и уже готов был проклясть мое неуемное любопытство, которое неизменно ведет меня от благополучия к лишениям и от большой беды к еще большей. Я вынужден был забраться на дерево в надежде, что с его вершины я увижу море и смогу вернуться назад. Море я действительно обнаружил, но кроме того... Бросив случайный взгляд вглубь острова, я вдруг увидел высокий круглый белый купол — вероятно, кровлю како-го-то дворца или храма. Я поспешил в ту сторону, то и дело взбираясь на деревья, чтобы не сбиться

с пути,— и вот я возле очень странной построики. Оказалось, что она вся состоит из купола, который закругляется не только у вершины, но и у основания, то есть имел форму почти правильного шара, а точнее яйца — шагов эдак пятидесяти в окружности. Я обошел все сооружение, но нигде не обнаружил ни двери ни окон. На ощупь же оно было твердым и гладким — такой бывает штукатурка, замешанная на яичном белке, или же сама яичная скорлупа.

Пока я так рассуждал и размышлял, вдруг сразу сделалось темно — будто солнце затмилось или скрылось в грозовой туче. Я поднял голову и увидел... И глазам своим не поверил: в небе кружила птица столь огромная, что хвост ее закрывал солнце, а крылья распластались вполнеба. И тут я все понял — вернее, вспомнил. В Багдаде, в базарных харчевнях я слыхивал от бывалых купцов, будто водится на дальних островах птица