Костёр 1985-12, страница 15

МАКУШЕЧКА

Николай КОНЯЕВ

РАССКАЗ

Рисунок А. Борисенко

К Новому году заносило снегом поселок, и на «городах обгрызали яблони прибежавшие из леса зайцы, а иногда, особенно в снежные зимы, появлялись на задворках и волки... Мать тогда ругалась, если мы задерживались на улице, — возле баньки серели волчьи следы, величиной с наши ладошки.

Центр жизни незаметно перемещался в дом, в теплую глубину комнат.

Сюда и приносил отец елку. Обледеневшие ветки медленно оттаивали, и комнаты наполнялись запахом леса. Стоило только закрыть глаза, и казалось, что ты в лесу, не в том страшном, по-волчьи подкрадывающемся к задворкам домов, а в добром, наполненном птицами и зверятами, в просторном лесу, где хватает места для всех.

Этим лесным запахом и начинался праздник.

Можно было засесть за любимую книжку, можно было играть, но ни книжка, ни игра уже не могли отвлечь внимания от того главного, что происходило сейчас в комнате.

Над головой тяжело отдавались шаги ходившего по чердаку отца. Сыпались опилки. Отец искал на чердаке крестовину для елки.

К вечеру елка уже стояла в комнате, и мы ждали теперь, пока освободится мать, чтобы вместе с ней развесить игрушки.

Синеватые сумерки, расползаясь по сугробам, скрадывали пространство. Затекали они и в дом. В комнатах темнело, и словно бы больше делалась елка. Теперь она заполняла уже все пространство. Наконец зажигали свет, и мать, освободившись от хлопот, осторожно доставала с высокого черного шкафа картонную коробку...

Мать осторожно развертывала закутанные в вату игрушки, а мы — я, брат и сестра, сгрудившись вокруг стола, смотрели, как вспыхивают в ее руках праздничными блестками уже позабытые нами шарики и гирлянды.

Отец, казалось, не обращал внимания на нас, но и он, повозившись на кухне, тоже заходил в комнату.

— Ну что? — покашливая* спрашивал он.— Наряжаете?

— Счас начнем...— отвечала мать. Ну-ну...— говорил отец и, взяв газетку, присаживался на диван.

Игрушки вешали по очереди.

Мы принимали из рук матери сверкающие шары, домики, люстры и самовары и, стараясь не дышать, натягивали ниточки на растопыренные елочные лапки.

И всегда в мои руки попадали почему-то или бумажные звезды и лошадки, иЛи груши и яблоки из папье-маше, а яркие, сверкающие шары из тонкого стекла развешивали брат и сестра.

Однако нимало не подозревая подвоха, я развешивал на нижних ветках небьющиеся игрушки

и был вполне счастлив этим, пока не наступала очередь макушечки.

Это был сверкающий шар с часами, стрелки которых застыли без пяти минут двенадцать. Завершался шар длинной, усыпанной белым снегом пикой.

Эту макушечку и нужно было водрузить на специально подпиленную отцом верхушку елки.

Макушечка считалась у нас самой ценной иг-рушкой, и всегда мы упаковывали ее особенно • тщательно, заворачивали в несколько слоев ваты, так что почти половину коробки занимала она,

Для того, чтобы водрузить макушечку, брат становился на стул, а я или сестра подавали ее. Но даже подержать макушечку в руках, отдать брату, а потом следить, как она поднимается на самый верх елки, и то было важно для нас и мы всегда спорили, кто будет подавать ее.

Брат, готовившийся к поступлению в педагогический институт, кажется, первым нашел решение этой задачи. Макушечку должен был подавать тот, кто лучше закончил четверть. Это предложение понравилось отцу... Только мне было грустно. Моя сестра жила в отличниках все годы и понятно, что по правилу, предложенному братом, мне никогда бы и не удалось заполучить макушечку в свои руки. И редко, когда украшение елки заканчивалось без слез. Брат-педагог был неумолим, но мать всегда, как бы незаметно, придвигала макушечку ко мне, * чтобы и я мог ее потрогать.

Однако все это было не то, ведь это совсем другое — не тайком погладить макушечку, а открыто взять ее в руки и передать брату.,. Совсем, совсем не то... И — случайно ли? — мне снилась по ночам макушечка, сверкающая праздничными новогодними огнями.

Кажется, учился я уже в третьем классе... Брат приезжал на два дня и сразу после праздника возвратился в город. Десятого числа, в последний день каникул, мы разбирали елку вдвоем с матерью — сестра ушла к подружке.

Сверкающие игрушки исчезали в картонной коробке, елка пустела, обнажались пожелтевшие ветви. Когда мы распутывали ниточки, иголки осыпались с веток прямо на наши руки.

Осторожно мать сняла макушечку, и тут ее окликнул из кухни отец. Когда мать вышла, дыхание у меня перехватило. Наконец-то столько раз снившаяся по ночам макушечка лежала передо мною. Осторожно я взял ее в руки. Легким, почти невесомым был этот огромный шар с пикой-вершиной, с часами, остановившимися без пяти минут двенадцать.

Ярко сверкала макушечка, но —

— странно!— пустыми и эфемерными показались мне эти блестки. Праздник закончился, пожелтела и осыпалась

1 о