Костёр 1987-08, страница 28

Валерий Иванович! Монета!

Набоков летает туда-сюда.

нам, Лерыч! Валерия Ива-

из-под щеток

Идите к /Так называют новича ребята./

Жара. Пыль облаком овевает раскоп. Прошли четыре часа работы. Пролетели. Набоков командует: «На Сырдарью!»

Ребята почему-то не спешат купаться. Я знаю, почему их не оторвать от ножей и щеток. Под руками у них обрисовывается печь. Еще утром была земля, а сейчас — круглая кирпичная стенка. И каждую минуту возможна находка. Однако порядок есть порядок.

На берегу смотрю, кто же это не купается? Подхожу, Валера Буланов моет песок у кромки воды. Говорит, показывая кусочек стекла:

— Это древнее стекло. Видите, какое радужное? А если на свет его посмотреть — пузырьки.

находки и

гипотезы

Маленький оазис — тополевая роща. Стоят палатки. Есть и просто кровати под накомарниками. Комары здешние — звери. А дождей летом нет. Под звездами спать прохладнее.

Возле палаток столики с кисточками, ножницами, перьевыми ручками и тушью. Здесь производят камеральные работы, обрабатывают находки. И все это огорожено веревкой. Спрашиваю, зачем. А Набоков объясняет:

— Это меня воспитывают. А что вы думали, только я их воспитываю? Они борются с моим курением. Курить можно только за веревкой. А когда занят делом, выйти некогда. Так и курить бросишь.

Разглядываю разложенные на брезенте черепки, куски сосудов, флаконов для ртути.

Интересная каса с рыбками,— говорит Марат Губай-дуллин.— Сжата с боков. Специально или дефектная?

Случай с осколками еще интереснее,— продолжает Ва

лера Буланов,— скол совпадает, цвет тоже, орнамент — нет. От одной тарелки осколки, а вроде от разных.

А почему у этого калыба рельеф на внутренней стороне? Может, это калыб калыбов? Форма для калыбов?

— Известно, что эти флаконы использовали для ртути. Но зачем на технической посуде делать насечку, украшать

Может, это сосуд для благовоний?

— А может, сюда фитиль вставляли и бомба была?

— Тоже скажешь! Бомба с рисунком?

В ящике череп. Его добыл Сережа Батюхно, он занимается антропологией. Сережа спустился в мавзолей через дыру в куполе, вымытую дождями, выдутую ветром. Захоронение будут скоро вскрывать. И вообще-то Набоков строго-настрого запретил пока лазить в мавзолей, может быть обвал.

Это череп первого узбе-говорит Сережа. Почему первого? Жил в десятом веке. В это время на территории Средней Азии начала складываться узбекская народность.

— А еще что ты можешь сказать про череп?

Это был мужчина. Сорока пяти лет. Любил поесть. Вот,

и все. что можно

ка,

хором от-

пожалуи, сейчас сказать.

Откуда ты знаешь, что он любил поесть?

Зубы стерты, вечают ребята.

— А вот еще любопытная штука,— говорит Валера и протягивает мне конической формы ребристую фигурку.— Наверно, это шахматная фи

гура или фишка от какой-то игры.

Вечером говорю Набокову о странной фигурке.

Так это ручка от крышки,— отвечает он.— Как у наших крышек от кастрюлек.

Вы это точно знаете? Конечно, точно. Тогда надо быстрее сказать ребятам, а то они думают, что это шахматная фигура.

— Не надо,— улыбается Набоков.— Пусть спорят. Им же интересно самим найти ответ. Они еще и литературу полистают, найдут. Зачем отнимать у них открытие.

до свидания, шахрухия!

Я уже не застану конец августа, кбнец полевой практики, уеду в Ленинград. Но я знаю, как это будет. Так же, как было в прошлом и в позапрошлом годах.

С утра ребята в последний раз побегут купаться на Сырдарью. В лагерь пойдут медленно, прощаясь с холмами и летней вольной жизнью. И пролетят над их головами синие птицы, волшебные птицы счастья.

Вроде бы и соскучились ребята по дому, хочется в Самарканд, а уезжать жаль. Теперь всю зиму будут вспоминать Шахрухию и готовиться к новой встрече.

После завтрака погрузят экспедиционные вещи, археологические материалы. И пыля, уйдут машины мимо кукурузных посадок и хлопковых полей.

А Валерий Иванович останется. Ненадолго, на неделю. Ему нужно будет завершить дела, снять планы. Первую ночь он, наверно^ Проведет в опустевшем лагерё. Но очень уж там тихо, печально, пусто. И Набоков перенесет палатку прямо на городище, к раскопу. Но и там все иначе, чем день назад. Не кипит работа, не звенят мальчишечьи голоса. И впервые за лето ощутит он — город мертв, и в одиночку, без ребят, он не в силах оживить его.

Фото В. Клепко