Костёр 1987-11, страница 29

Константиновны Крупской или у товарища Сафоновой». Тогда он взял меня за руку, отвел в пустое помещение и говорит: «Рассказывай с самого начала и до конца. Все, что помнишь, я буду записывать. А в окно не смотри, все равно не отпущу, пока не расскажешь».

В общем, так я и стал автором рассказа. И, конечно, думать не думал, что его напечатают. А когда напечатали, страшно обиделся на того дяденьку. Я же ему не говорил, что «под качку я заснул». Такого не было и быть не могло. Судите сами, ехать в машине с Лениным и вдруг непонятно почему заснуть.

Да и ехать от Остоженки до Кремля минут двадцать-три-дцать, не больше.

Но это еще не самое обидное. В рассказе напечатано, что я, как сонная тетеря, напившись чая, тут же отправился спать. Но это — неправда. И вообще — все было иначе. После совещания в Наркомпросе Владимир Ильич пригласил ряд товарищей проведать Надежду Константиновну Крупскую, она в тот день плохо себя чувствовала. Я стоял рядом, услышав приглашение, громко заявил: «И я поеду». На меня зашикали: «Нельзя вмешиваться в разговор взрослых». Но Владимир Ильич сказал: «А почему бы и нет, пусть едет». А когда мы приехали, за столом начался разговор. Во время разговора Надежда Константиновна отозвала меня в другую комнату, достала банку сгущенки и сказала: «Ешь!»

И, знаете, я съел целую банку. А потом, даже не поблагодарив за угощение, пошел гулять. Ничего этого в моем рассказе нет. Почему? Видимо, дяденька-журналист решил меня отредактировать.

Я действительно вел себя очень невоспитанно: съел всю

сгущенку, не сказал «спасибо», ушел, не попрощавшись. Но мог ли я вести себя по-дру-гому? Я же был самый настоящий беспризорник! Жил то в одном детском доме, то в другом. А если надоедало, то у одних, то у других знакомых

и незнакомых людей. Или мотался в поездах из одного города в другой, на крышах вагонов и в ящиках под вагонами, с точно такими же бедолагами, у которых ни дома, ни родителей.

— Ваши родители умерли или погибли на фронте?

— Нет, тогда они были живы. Но так получилось, что во время гражданской войны сперва папа, а потом и мама ушли на фронт, оставив меня на попечение соседей. Мама, Вера Христофоровна Покровская, была комиссаром фронтового санитарного поезда. А папа — папой я называю своего отчима Сергея Павловича Павлова — был комиссаром путей сообщения Южного фронта. Это было такое время, которое сейчас многие не понимают. Простой пример. После революции мы жили в коммунальной квартире. Рядом в комнате — соседка с двумя маленькими детьми. Ее муж погиб. И мама каждый месяц отдавала ей половину своей зарплаты, чтобы та не бедствовала. Если бы зарплата была большая — понятно. Но в том-то и дело, что она была маленькая. В то время моя мама работала ретушером в фотографии.

— Скажите, а кто такая товарищ Сафонова, у которой вы жили в Кремле?

— К сожалению, я уже не помню ее имени-отчества, но именно ей обязан своей встречей с Владимиром Ильичем Лениным. Сафонова работала вместе с Надеждой Константиновной, в Наркомпросе. Эта добрая женщина хотела меня усыновить. Не знаю почему, но усыновить меня хотели многие. Но я отвечал: «Не хочу быть ничьей собственностью». Этакий анархист-максималист, не правда ли?

Мы сидим в скверике на Октябрьской площади столицы. Возле нас играют дети, торопятся по дорожкам прохожие, шумят, сверкая на солнце, струи фонтана.

— Ну, вот, пожалуй, и все,— говорит Михаил Сергеевич.— Вам не кажется, что познакомились с одним из мамонтов,

который нежданно-негадан-но очутился в Москве и греется рядом с вами на майском солнышке? Мне порой самому кажется мое детство фантастикой. Да и вся моя последующая жизнь. Где только не был и чем только не занимался: юнга крейсера «Урал», работник райкома комсомола, кремлевский курсант, директор учебного комбината, двадцатипятитысячник (так называли коммунистов, которые ехали из городов в деревни организовывать колхозы), заместитель директора МТС, и, наконец, директор большого станкостроительного завода. А теперь, когда на пенсии, все чаще ловлю себя на мысли: а может, я не зря съел ту банку сгущенки в квартире Ленина?

Потом мы идем на трамвайную остановку. Остановка рядом, но пока мы до нее добираемся, нас успели обогнать десятки людей. И никто из них не знает, что этот седенький старичок с веселыми глазами и бородкой клинышком — это тот самый мальчик, который ехал в автомобиле с вождем революции.

Подошел трамвай. Михаил Сергеевич машет рукой из окна вагона и что-то говорит. Что? Я не слышу.

В. ВЕРХОВСКИИ