Костёр 1991-03, страница 8

крепче вцепился в мою руку, а Васька вжал голову в плечи и тревожно огладывался по сторонам. Прямо на тротуаре сидели художники и рисовали портреты со всех желающих. «А ну, пойдем, поглядим,— решительно сказал Васька и, схватив меня за руку, потащил в самую толчею.— В жизни живых художников не видал». Васька с Жекой долго разглядывали портреты и картины, выставленные для продажи. Я разглядывала людей. Вдруг один из художников, молодой и длинноволосый, дернул другого за полу полосатого пиджака и сказал, указывая пальцем на Ваську: «Мить, ты глянь, какой типаж! Ты глянь, Мить!» Второй художник рисовал портрет крашеной блондинки с лиловыми губами. Наверное, ему было очень трудно, потому что лично я ни за что бы не разобралась, что у нее на лице свое, а что поверх нарисованное. «Пошел ты со своим типажом»,— равнодушно сказал второй художник первому и нарисовал блондинке три длиннющие черные ресницы. «Да нет, ты посмотри, Мить,— не унимался первый.— Какое лицо! Какие страсти! Ну, я понимаю, если бы ему было лет 19, ну, 17, на худой конец. Но ему же и 14 нет! Чистый Вертер!.. Мальчик! Мальчик! — позвал он Ваську.— Поди сюда. Я тебя нарисую». Васька внимательно осмотрел художника с головы до ног и спросил: «За пятерку, да? Сам себя рисуй!» — «Да нет, нет! — первый художник с досадой махнул рукой.— Я тебя даром нарисую. У тебя, понимаешь, очень интересное лицо...» — «Не надо меня рисовать,— отмахнулся Васька и, ткнув в меня пальцем, спросил.— А ее задаром нарисуешь?» — «Не,— рассмеялся художник.— Тебя — задаром, а ее — за пятерку. Ты — интересный тип, а она миленькая, но совершенно обыкновенная девочка».— «Пошли отсюда!» — резко сказал Васька и, не глядя больше на художника, начал продираться к выходу из толпы. Мы с Жекой поспешили за ним. Некоторое время шли молча. Потом Васька сжал левой рукой пальцы правой и сказал, глядя в сторону: «Ты, енто, его не слушай. Ты, если хочешь знать, самая необыкновенная... Взять хотя бы и то, что с нами возишься. А я пятерку достану, и твой портрет чтоб нарисовали. Я его себе заберу».— «Зачем тебе мой порт-ет, Васька?» — удивилась я. «Значит, надо!» — отрезал Васька. «С ума сойти,— улыбнулась я.— Сколько тебя знаю, ничего, кроме ругани, не слыхала. И вдруг что-то хорошее мне сказал. Я прямо балдею...» — «Смейся, смейся,— зло прервал меня Васька.— С чего это я буду всякие хорошести говорить, если мне в жизни никто никогда доброго слова не сказал? А? Вот только художник ентот — типаж, говорит. Дак то еще тоже неясно — похвалил или обругал?..» — «Вась! — с чувством сказала я.— Хочешь, я тебе много-много слов хороших скажу? Я так сразу не могу, но ты чуть-чуть подожди, и я придумаю. У меня фантазия богатая...» — «Пошла ты со своей фантазией!» — окончательно обозлился Васька и надолго замолчал.

* * *

Я сидела в кухне у окна и ковыряла вилкой в тарелке с винегретом. Рядом с тарелкой лежала

раскрытая книга — «Идиот» Достоевского. Я уже прочитала ее и теперь перечитывала понравившиеся места. В общем-то книга мне понравилась, особенно конец. Сильно написано. Но только я подумала, что если бы все эти герои ну хоть что-нибудь делали, хоть где-нибудь работали, то им, может быть, было бы легче во всем разобраться.

Есть не хотелось и в школу не хотелось тоже. За окном было серо и пустынно, только в углу двора яростно рыла землю бродячая трехцветная кошка. Приглядевшись, я заметила человека, сидящего под грибком на углу песочницы. Он сидел совершенно неподвижно и, казалось, спал. «Интересно, что это он тут делает?» — лениво подумала я и в тот же миг не то чтобы узнала, а просто как-то поняла, что этот человек — Васька. Я уколола вилкой язык, вскочила и поперхнулась винегретом. Чтобы Васька сам пришел ко мне и ждал меня, должно было случиться что-то такое... такое... Я схватила несобранный портфель, впрыгнула в уличные туфли и кинулась к выходу. Из ванной выглянула мама в бигудях и в махровом халате. «Ты куда?» — удивленно спросила она. «В школу... забыла... совет отряда... сбор...» — забормотала я, силясь открыть дверь и от волнения проворачивая ручку вечно неисправного замка. «Хорошо, что бабушка ушла в поликлинику!» — подумала я, прыгая через три ступеньки. Во дворе я сразу бросилась к Ваське, хотя была почти уверена, что мама смотрит в окно. Он медленно поднялся мне навстречу. «Что?! — шепотом крикнула я.— Что случилось, Васька?!» — «Жека заболел»,— хрипло сказал Васька. Я несколько раз моргнула и вдруг почувствовала, что растерянность и страх куда-то подевались. Внутри все собралось в один большой комок. «Симптомы какие?» — быстро спросила я. «Чего?» — Васькины тонкие губы болезненно перекосились. «Ну, признаки... болит у него что?» — «Горит весь. И кашель».— «Горло не болит?» — «Нет, вроде».— «Может в больницу?» — «Я тоже думал... Он плачет, просит... Не отдавай меня. Я там помру...» — «Ладно. Жди здесь. Я сейчас»,— я бросила портфель к Васькиным ногам и побежала домой.

Я рылась в аптечке. Мама удивленно и встрево-женно сопела за моей спиной. Мысли в голове скакали, но в общем были связаны между собой. Кашель и температура... Либо грипп, либо бронхит, либо воспаление легких... С верхней полки в ладонь вывалился бабушкин фонедоскоп. «Идиотка!» — обругала я себя. Когда-то бабушка предлагала мне научиться пользоваться им, но я отказалась. Слушать человеческие внутренности почему-то казалось мне неприличным. Как бы мне сейчас пригодилось такое умение! Скрипнув зубами, я запихнула фонедоскоп на место. Так... В любом случае — антибиотики... Пенициллин — только для инъекций. Канамицин — отлично, сойдет... Аспирин, амидопирин — жаропонижающее, димедрол — тоже пригодится... Что еще? Я оглянулась, заметила на столе лимон, сунула его в карман. «Может быть, ты объяснишь мне наконец, что происходит?» — произнесла мама, стараясь придать своему голосу железные бабушкины нотки.

6