Костёр 1991-03, страница 6

Васька сразу же заметил узелок, взглянул на него подозрительно, но ничего не сказал. Я положила узелок в угол и стала читать Жеке русские народные сказки. Васька делал вид, что чем-то занят, но на самом деле тоже слушал. Потом мы с Васькой взяли ведро и котелок и пошли за водой, а Же-ка в это время сунул нос в узелок, зачем-то забинтовал себе руку и намазал лоб мазью Вишневского. Когда мы возвращались, он выскочил нам навстречу в новой кофте и радостно крикнул:

«Вась! А Ольга тебе штаны принесла! Целых

двое!» Я присела, боясь взглянуть на Ваську. Он долго молчал, потом спросил тихо, голосом, не предвещающим ничего хорошего: «У тебя чего, лишние, да?» — «Да нет, Вась, нет,— я старалась говорить быстро, чтобы успеть сказать как можно больше до того, как он закричит.— Я из них просто выросла. Они на меня не лезут. Ты тощий, тебе будет как раз. А из кофты этой я уже сто лет как выросла. У нас ее все равно моль сожрет или в половые тряпки. Так лучше уж вы с Жекой поносите. Правда?» — «Правда,— согласился Васька и грустно взглянул на радостно улыбающегося Жеку.— Я уж давно думал — весна. Чего ж ему — все лето в ватнике ходить?» Я догадалась, что Ваську примирила с ситуацией именно Жекина кофта, и порадовалась своей предусмотрительности. «Я еще на антресолях ботинки старые видела. В следующий раз принесу,— сказала я и, заметив как поехали Кчсередине лба Васькины брови, добавила.— Да не тебе, не тебе. Тебе мои и не влезут. Жеке».

«Почитай мне еще, пожалуйста»,— попросил Жека. Он здорово чувствовал Васькины критические состояния и по-своему старался предотвращать срывы. Если^; мы с Жекой действовали сообща, то это нам почти всегда удавалось. Я с удовольствием взяла книжку, а Васька облегченно вздохнул и, отвинтив крышку, с сомнением понюхал мазь Вишневского.

Этот и все последующие вечера я читала Жеке детские книжки. Слушал Жека прекрасно. Не перебивал, не вертелся, не задавал вопросов. Сидел, окаменев, приоткрыв рот, и смотрел в одну точку. Точка эта находилась где-то у меня на шее, там, где застегивается верхняя пуговица у кофты, и я первое время все спрашивала, что он там такое увидел. Жека молчал, отводил глаза, а потом снова начинал смотреть на пуговицу. Я подумала, что ему, наверное, так удобнее, и перестала к нему приставать.

Сначала мне очень нравилось, что Жека так внимательно слушает, потом я заметила, что ему все равно, какую книгу я читаю. Сказки, «Денискины рассказы» или даже «Серенький козлик». Спросила у Васьки. «Да он не понимает ничего»,— с какой-то взрослой усталостью сказал тот. «Как это — не понимает?» — изумилась я. «Вот так и не понимает. Слушает тебя, голос твой, а что там в этих книжках делается, так это так... через девять слов на десяток...» — «Но почему? Я же стараюсь как раз для его возраста подбирать. «Денискины рассказы» — как раз из жизни его ровесников...» — «Да не знает он ничего, не знает — поняла?!— закричал Васька.— Откуда ему знать-

то?!» — «Успокойся, Вась,— попросила я.— Объясни. Я понять хочу».— «Чего тут объяснять-то? — хмуро, но уже не зло сказал Васька.— Кое-чего, конечно, и он соображает. Серенький, вон, козлик или в сказках там. А остальное — просто слова слушает. Ему ведь ты первая читаешь. Ну, для всех-то читали когда в инкубаторе... А чтоб вот так, для него одного — первая ты. Вот он и балдеет. А что до его жизни, так для Жеки твои «Денискины рассказы» — чище всяких сказок. Он там любит, когда они все вместе за стол садятся: отец, мать. Дениска этот... Остальное-то не соображает... А ты все-таки, знаешь, не читай их больше. Сказки лучше...» — «Почему?» — «Плачет опосля по ночам шибко...» — «Плачет?! Что же ты мне раньше-то не сказал?!» — «Да он просил,— неохотно объяснил Васька.— Как-то ревел всю ночь, спать не давал, ну, я ему и пригрозил: вот скажу, мол, Ольге, чтоб не пудрила тебе мозги книгами ентими... Так он аж затрясся весь, руки мне, ровно щенок, лизать пытался... Васечка, миленький, не говори Оле ничего, я тебе все-все сделаю... Ну, где уж тут... Не без сердца ведь...» — «Вась, я не знала,— тихо сказала я.— Я больше не буду это, Вась...» — «Да, ладно,— отмахнулся Васька.— Про ентого, про Маугли читай. То и мне занятно. И Жеке нравится. Знаешь, в позатот день он мне вдруг и говорит: Давай, Вась, пойдем в лес жить, к волкам. Тараса тоже возьмем. Ты Маугли будешь, а я так, с тобой. С людьми дюже плохо жить, может, с волками лучше? Чуешь как, да? Соображает! — последнее Васька произнес с гордостью, не замечая, наверное, что противоречит сам себе, и добавил все с той же взрослой усталостью.— Глупый еще, несмышленыш».

* * *

То воскресенье, когда мы с Васькой и Жекой собрались на прогулку, было необыкновенным.

Все дома были розовыми, желтыми, белыми и голубыми, все люди — красивыми, а когда мы проходили по аллее вдоль Университета, то вдруг услышали музыку. Подняли головы и увидели, что в глубине сада у раскрытого окна стоит женщина в широком халате и играет на трубе. Что-то такое радостное и печальное одновременно. «Чего это такое? Больница, что ль?» — спросил Васька. «Нет, роддом»,— ответила я, взглянув на вывеску. «Вот это — да! — не то удивился, не то восхитился Васька и, подумав, добавил.— Должно, музыкантом будет...» Мы шли по городу, вокруг было полно всяких памятников. Я как-то никогда не задумывалась над тем, как их много и сейчас

прямо поразилась. Куда ни глянь — везде памятник или здание какое-нибудь историческое. Жека шел, задрав кверху голову, постоянно спотыкался и везде в лепных украшениях домов видел каких-то зверюшек, которых мы с Васькой не замечали. «Ой, смотрите, какой лев!.. Ой, орлы какие страшные! А это кто такие на задние лапки встали? Кошки, да? Куницы? А чего это они делают?..» Я, как могла, объясняла и видела в этот