Пионер 1955-11, страница 38

но не пришлось бы её стукнуть. Как ни верти, всегда он виноват. Он старший, вот в чём беда. И он такой долговязый и нескладный, что младшие ни капельки его не уважают, только насмехаются. В эту минуту он их ненавидел.

— Не смей ни про кого говорить «врёт», Джим! Не то я тебя так выдеру, что света божьего не взвидишь!

Она была высокая, слишком высокая для их укрытия. И весь день под палящим солнцем ей надо было пригибаться и прятаться.

— ПогАгди, мам, он ударил меня вот

Проснулись и остальные. Бен тоже вме-

— Джим её стукнул, я видел.

— Перестань свистеть! — И мать дала Джиму подзатыльник.

Он откинул ногой одеяло и пошёл прочь. Он спал в одежде, но босой. Приятно, что ему не велят умываться, одеваться. Рука у матери была тяжёлая, и Джим решил, что, в свой черёд закатит Бену хорошую олле-уху.

— Не задирай голову! — крикнула мать.

Дженни смеялась.

Он вызывающе выпрямился. Когда он стоял так, выпрямившись во весь рост, он был чересчур высок. Голова его торчала над краем этой ямы, которая вмещала весь их мир, которая была их миром уже целых два дня. Он был такой высокий, что мог заглянуть поверх насыпи — и увидел восемнадцать больших крытых брезентом фургонов, составленных в круг, тесно, колесо к колесу, и увидел мужчин, лежавших под фургонами, между колёс, с оружием в руках.

— Джим, кому говорю! Пригнись пони-

Дженни состроила гримасу:

— Он такой длинный, что ему и самому

— Джим, поди сюда!

Он остановился в нерешимости, пристыженный; его уши горели, он чувствовал на себе смеющиеся взгляды всех, кто укрывался в яме, и ненавидел своё семейство.

— Джим!

Он поплёлся назад. Пальцы ног уходили в нагретую солнцем развороченную грязь. Повесив голову, он вернулся к своим. Дженни строила ему гримасы. Лиззи превесело скалила зубы — тоже рада, что ему попало.

— Что за мальчишка! — вздохнула мать.— В жизни я другого такого не видела. Одно мучение с тобой.

— А что я сделал?

— Он не знает! — закричала Дженни.— Мам, ты только послушай! Он не знает!

— Молчи ты! — крикнул Джим.

Мать ударила его по лицу. Потом сунула ему ведро.

— Смотри не расплещи воду,—сказала она.

С ведром в руке он двинулся через весь лагерь. Он держался прямо, вызывающе и жадными глазами оглядывал сплошную цепь фургонов и обливающихся потом мужчин, лежащих под ними с ружьями в руках, и за фургонами — бурую, выжженную солнцем прерию и затянутую дымкой загадочную даль, где притаился враг. Ему вдруг стало очень жалко себя: он увидел себя среди мужчин, раненым, настоящим героем.

До него донёсся голос матери:

— Джим, кому я говорю! Пригнись по-

Посредн лагеря, наполовину вкопанные в землю и покрытые брезентом, хранились забудь восемь бочонков. Тут уже дожидались другие мальчишки с вёдрами в руках — неуклюжие, застенчивые подростки, мучимые сознанием своей никчёмности; и они смутно сознавали ещё, что матери посылают их сюда, потому что боятся своими глазами увидеть, как мало осталось воды.

Воду раздавал мистер Джонсон; рука у него была на перевязи, длинные усы уныло обвисли. Черпая ковшом из бочонка, он выдавал по кварте воды на весь день на каждого члена каждой семьи., Это было

' рука его тряслась, как у скряги, когда он наливал воду. Уже тысячу раз он отсчитал по кварте воды на всех в лагере.

Мальчики толпились вокруг него, приставали с вопросами, толкали друг друга; здесь

рост, потому что яма здесь была всего глуб-

равно не стали бы нагибаться.

— Скоро ждёте атаки, Джек?

— Рука болит, наверно?

Джонсон бережно, не спеша наливал воду.

— А попить можно, Джек? .

Он только покосился с презрением, наливая воду.

— А что же те всадники, Джек? Что это они никак не прискачут?

34