Пионер 1955-11, страница 42

ки из пены прибоя;' он слышал их пронзительные вопли и видел, как они наткнулись на ружейный огонь, точно на каменную

И^завязался бой. Длился ли он часы или минуты, Джим не знал, словно жизнь его замерла на это время, чтобы продолжаться, когда всё кончится. Он видел каждое движение отца: вот он целится, вот стреляет, снова целится... И Джим заодно с отцом испытывал страх и тревогу за семью — за тех, что лежали позади, в укрытии. Заодно с отцом он целился, стрелял, спускал курок загрубевшими в тяжёлой работе руками; он видел, как темнокожие всадники снова и снова скачут к самым фургонам и опять отступают, и лошади их встают на дыбы, и опять воины с дикими воплями несутся вокруг фургонов и мечут тонкие, гибкие дротики. Поднятый пулями песок хлестал ему в лицо, а один раз стрела вонзилась в зем-jflo совсем рядом, в каком-нибудь дюйме от его локтя.

Он увидел, как ранило отца,—стрела, трепеща, впилась между шеей и плечом,— и Джим ощутил раздирающую, жгучую боль, словно это в него она впилась.

Он пополз вперёд, не выпуская из рук чашку с водой. Вода была мутная, жёлтая. Её затянула плёнка пыли.

Отец перевернулся и лежал теперь на спине. Босая нога Джима коснулась дула ружья, и он почувствовал, какое оно горячее. Как странно, что он ещё может чувствовать это в такую минуту!..

Отец посмотрел на него расширенными глазами, в них были боль и удивление. ■

— Это ты, Джим? — с усилием выговорил он,— Откуда ты взялся?

Даже теперь, зная, что смерть уже завладела отцом, и понимая, как много остаётся невысказанным такого, что непременно надо бы сказать, Джим те сумел заполнить словами разделявшую их пропасть.

— Я пр.инёс тебе воды,— сказал он.

— Уходи... не годится тебе быть здесь-

Странно, Джиму не хотелось плакать; он

знал, что никогда больше не заплачет.

— Ты, наверно, хочешь пить?— сказал он.

— Пить?

— Выпей воды,—сказал Джим.

Он осторожно поставил чашку на землю; перед глазами его мелькнули те семь кварт, что он пролил утром. Он обхватил отца за плечи и с трудом приподнял. Лицо раненого передёрнулось.

— Больно?

— Пожалуй, самую малость, Джим.—

Отец слегка повернул голову, стараясь выглянуть из-за фургонов, и увидел, что бой кончился и враги скрылись; осталось лишь несколько лошадей без всадников, да несколько тёмных тел скорчилось на земле. — Самую малость, пожалуй,— повторил отец.

— Я принёс воды.

По лицу раненого опять прошла тень боли.

— Я бы выпил глоток, Джим.

Он поднёс чашку к губам отца; отросшая щетина кольнула ему пальцы; ощущение удивительной, чудесной близости к отцу шевельнулось в нём.

— Какая вкусная вода, Джим!

— Пей всю.

— Ещё глоток... внутри холодно.

— Ты поправишься, па.

— Не тревожься, Джим.

— Я не тревожусь, па.

— Ещё глоточек...

Чашка была пуста. Джим посмотрел на отца — лицо его заострилось, раскрытые глаза глядели, не видя. Джим тронул ладонью отцовскую щеку, колечки бороды, сухие

— Джим.

Он поднял глаза —вокруг стояли мужчины. «Давно ли они тут стоят? — как в тумане спросил он себя и подумал с досадой:— Зачем они пришли, кто их звал?»

— Пойдём-ка отсюда, Джим!

Он покачал головой. Он должен остаться

— Пойдём, Джим!

— Я останусь здесь. Пойдите за мамой.

Они смотрели ему в глаза. Он медленно

поднялся, покачал головой, и старый капитан Брэди взял его за руку и повёл прочь.

Мать лежала по эту сторону насыпи, с головой укрытая одеялом. Одеяло откинули, и Джим увидел её лицо. Лицо было спокойное, не такое, как у отца, но глаза закрыты, и часть морщин сгладилась.. Губы уже не были сурово сжаты, и он пытался припомнить: да были ли они когда-нибудь суровыми? Ему захотелось их потрогать, только чуть коснуться кончиками пальцев. Губы матери были холодны, как лёд, и его тоже всего обдало холодом. Ему стало страшно не потому, что она умерла. Ему стало страшно, потому что впервые он понял, почувствовал, что же такое они, дети, семья, сколько в них вложено страсти и мук!

— Это она нз-за меня,— пробормотал он.

— Слезами тут не поможешь, Джим,— сказал ему капитан Брэди.

Смутно сознавая, что все онн здесь — се