Пионер 1956-04, страница 18

остались обречёнными не смерть вдали от жилья, на вершине Алгычана.

— У-у-гу! — закричал Геннадий.

Эхо оттолкнулось от скал, скользнуло по

откосам в ущелье и заглохло.

Вверху загрохотали камни. Затем донеслись ответные крики. Нам спустили камень с запиской, привязанной к тонкой, сплетённой из лоскутков верёвочке.

«Кто вы? — писали наши товарищи.— Мы геодезисты, нас пятеро, попали в беду, на можем спуститься. Сегодня дожгли последние остатки пирамиды. Помогите, подайте верёвку, мы седьмой день голодаем, совсем обессилели, есть тяжело больной. Юшманов».

«Не волнуйтесь,— написал я в ответ.— Мы приехали разыскивать вас. Рады, что все живы. Вяжем лестницу, через час подадим конец, закрепите его, и мы поднимемся к вам».

Верёвочная лестница без палок оказалась очень неудобной для подъёма, но всё же нам удалось взобраться наверх.

Четверо товарищей поджидали нас у края надува. Лица их стали скуластыми и до того чёрными, будто обуглились. Одежда превратилась в лохмотья. Никого из них по лицам узнать было невозможно.

— На кого же вы, братцы, похожи!..—■ кричал Василий Николаевич, загребая в свои объятия первого попавшегося.

Говорили все разом, каждый торопился излить свои чувства.

— А где же Трофим Николаевич? — спросил я, сразу заметив отсутствие Королёва.

Все вдруг смолкли.

— Он плох... Лежит. Думали, сегодняшнюю ночь не переживёт,— тихо ответил кто-то из товарищей.

Я бросился по россыпи между крупных камней, прилипших к крутому склону пика.

— Вот и наша нора,— сказал Юшманов, показывая на отверстие в сугробе.

С трудом я пролез на четвереньках внутрь. Узкий ход шёл глубоко под скалу. Помещение было низкое, тёмное, отгороженное от внешнего мира каменным сводом и двухметровым слоем заледеневшего снега. Через маленькую дыру в своде просачивался слабый свет. Эта же дыра, видимо, служила и дымоходом.

Вскоре глаза привыкли к темноте.

В углу на каменной плите, устланной мхом, лежал Трофим. Он приподнялся на локтях, хотел что-то сказать, но хриплый кашель заглушал слова.

— Ты успокойся,— сказал я,— мы сейчас унесём тебя отсюда, и всё будет хорошо.

Трофим протянул мне костлявые руки, обтянутые чёрной, морщинистой кожей. Сухими губами он беззвучно хватал воздух. В широко открытых глазах смятение: он, видимо, ещё не верил в наш приход,

В нору влез Василий Николаевич.

— Сядьте ко мне ближе, у меня всё заледенело... Хорошо, что поспели, думал, не дождусь...— говорил Трофим.

Василий Николаевич стащил с него обгоревшие лохмотья и надел свою телогрейку. Я подбросил в огонь пучок лучинок. Геннадий и Афанасий принесли продукты.

Но Трофим отказался есть. Огнём горело его тело, было слышно, как хрипит у него в лёгких.

18

— Надо же было захватить нас, когда тут, наверху, не осталось ни верёвки, ни топора, ни палатки...— рассказывал он тихо, часто облизывая пересохшие губы.— Бросились к надуву, но где же там спуститься — отвесная стена! А снег твёрдый, как камень, голыми руками не взять. В одном месте увидели старые следы диких баранов. Обрадовались. Ничего не оставалось, как рискнуть спуститься по их следам, думали, всё одно погибать... Ведь ни одежонки на нас, ни куска хлеба, а о помощи со стороны и думать нечего было! Разобрали пирамиду, спустили одно бревно к карнизу, где прошли бараны, по бревну забрался туда я. А дальше пропасть. Звери прошли по выступам, им привычно... А нам нечего и думать. Стал подниматься с карниза и не могу. Не то оробел, не то уж очень скользким было бревно... Часа два мучились ребята. Пришлось снять с себя бельё, привязаться к бревну. Вытащили меня. А пока стоял на карнизе — место там продувное, холодное,— меня и прошило ветром...

Хриплый грудной кашель то и дело прерывал его рассказ. Трофим стонал от боли, поворачивался лицом к стене и подолгу трясся от непрерывного кашля. Мы укрыли его потеплее своей одеждой.