Пионер 1958-06, страница 54

— Тише, тише вы! — устало говорила мать.

Братья ночевали в сарайчике, где на зиму хранился торф. Сергей чуть приоткрыл дверцу, чтоб видеть свет в окошке, и они сели рядом на низком самодельном топчане.

— Слушай,— шепотом сказал Сергей,— знаешь что?

— Что?

— Косой продает щенков. Знаешь, один весь в Альму, и у всех уши висят, а у него чуть-чуть приподымаются.

— Так ведь нет же денег! — печально отозвался Валерка.— Мама не даст на собаку.

— Слушай, я все придумал'. Я сразу же так и подумал. Мы загоним цветы!

— Нарвемся, ну!

— Дрейфишь?

— Иди ты!.. Нет, просто я думал, что мы себе... Нет, это здорово! А как мы ее назовем?

— Надо подумать! Я сказал Косому, чтоб он ее пока не продавал.

Мать уже погасила свет, легла, но темнота все была какая-то синяя. Сергей ждал, чтоб она почернела. Он вытянулся, заложив руки за голову.

— Ты не спи.

— Ну вот чудак!

Уже был одиннадцатый час. А может быть, двенадцатый... За тонкой стенкой изредка умиротворенно клохтали куры.

— Пошли, а? Пока дойдем...

— Ну, айда!

Они перелезли через изгородь и побежали за огородами по заросшей, зябкой от росы тропинке. На все еще светловатом небе проступали мелкие звезды, но внизу, на земле, была настоящая чернота.

Братья крались вдоль сада, сливаясь с тенью, осторожно и коротко дыша ртом. Дом стоял немой и темный. В даче напротив окна были освещены, но желтые квадраты лежали на траве, не дотягиваясь до забора.

Сергей встал на верхнюю перекладину соседнего палисадника, лег грудью на забор и перевалился на другую сторону. Валерка слышал, как его ноги царапались по доскам, нащупывая точку опоры. Сам он, настороженно пригнув голову, оглядывал проулок, и слово «атас», возвещающее опасность, билось у него на губах.

Брат позвал его. Валерка глотнул слюну и, обжигая коленки, цепко поднялся на руках. Когда он пробовал ногой темноту, холодный цветок мягко ударил его по босой

50

ступне, и он от неожиданности поджал ногу.

— Давай, я тебя держу! — шепнул Сергей, и Валерка спустился на землю.

Цветы шевельнулись у его лица. Они пахли мокрой травой и свежестью.

Братья затаились в кустах. Крыльцо не скрипнуло. Слепо зияли окна.

Подождав немного, Сергей и Валерка выползли на дорожку, недоверчиво озираясь по сторонам.

Цветы смутно белели — так видишь лампу с закрытыми глазами. Потом Валерка различил и другие цветы, которые были чернее темноты.

Было страшно начать. У него дернулось сердце, когда раздался трескучий хруст: Сергей сломал первый цветок. Это было так громко.

Валерка выбрал самый крупный георгин и раскручивал, мял, теребил его, пока, наконец, стебель не хрястнул и цветок покорно упал ему в руки.

Они деловито елозили вокруг клумбы, срывали цветы и кидали на дорожку. Сталкиваясь лбами, напуганные шумным дыханием друг друга, братья шипели:

— Тише! Тише!

За забором прозвучали веселые голоса. Валерка припал к земле, глотая омерзительно сладкую слюну. Но голоса ушли. Никто не знал, что делается в саду.

Сергей стал собирать разбросанные георгины. Валерка выпрямился. Большая клумба мертво пустела, но на грядках призывно и ясно светлели цветы. Он кинулся туда.

— Стой! Хватит! — окликнул Сергей.— Не донесем!

Головки цветов приятно холодили горячие руки.' Валерке было весело и как-то особенно, так и подмывало гикнуть на весь сад, или хотелось, чтоб кто-нибудь высунулся из дома. Он со странной тревогой посматривал на черные одинокие окна. Вдруг прогудела последняя электричка и застучала совсем близко, за садом. Беглый отсвет бледно раскрасил цветы и промигнул по стеклам. Они ожили на мгновение...

Братья перебросили цветы через изгородь и понесли на плечах, как сучья из лесу, благоразумно стараясь держаться в тени.

А дома, упихивая георгины в бочку, они фыркали друг на друга, срываясь с шепота, и давились от смеха. Валерка прогремел железным листом, укрывая бочонок.

— Салют! — захохотал он,— Гав-гав!