Пионер 1959-08, страница 25

солдат бледнел — значит, он может струсить в бою, а если краснел — значит, можно было на него положиться. Потом Пашка посоветовал мне спрыгнуть с берега на сосну и тут как раз усомнился в том, что Цезарь пригласил бы меня в свои легионы, потому что я побледнел, едва взглянул на эту сосну, которая росла на крутом склоне берега, с толстыми, выгнутыми, как лиры, суками. Сам он не стал прыгать, сказав небрежно, что это для него пустяки. Главное, объяснил он, прыгать сразу, не задумываясь, потому что любая мысль, даже самая незначительная, может расслабить тело, которое должно разогнуться, как пружина. Я сказал, что, может быть, лучше отложить прыжок, потому что одна мысль, и довольно значительная, все-таки промелькнула в моей голове. Он презрительно усмехнулся, и тогда я разбежался и прыгнул.

Забавно, что в это мгновение как будто не я, а кто-то другой во мне не только 'рассчитал расстояние, но заставил низко наклонить голову, чтобы не попасть лицом в сухие торчавшие ветки. Я метил на самый толстый сук и попал, но не удержался, соскользнул и повис, вцепившись в гущу хвои, исколовшей лицо п руки. Потом подлец Пашка, хохоча, изображал, с каким лицом я висел на этой проклятой сосне. Но все-таки он снова похвалил меня, сказал, что зачатки храбрости безусловно разовьются, если время от времени я буду повторять эти прыжки, по возможности увеличивая расстояние.

На Песчинке стояли плоты, и Пашка посоветовал мне проплыть под одним из них, тем более, что в то лето я научился нырять с открытыми глазами. Это было жутковато— открыть глаза под водой,— сразу становилось ясно, что она не приспособлена, чтобы через нее смотреть, и что для этого существуют воздух, стекло и другие прозрачные вещи. Но и она тоже была как-то тяжелопрозрачна, и все сквозь нее было зеленовато-колеблющимся: слоистый песок, как бы с важностью лежавший на дне, пугливая

стайка пескарей, пузыри, удивительно не похожие на выходящий из человека воздух.

Плотов было много. Но Пашке хотелось, чтобы я проплыл под самым большим, на котором стоял домик с трубой, сушилось на протянутых веревках белье и жила целая семья — огромный плотовщик с бородой, крепкая, поворотливая жена и девчонка, всегда что-то жевавшая, с висячими красными щеками. Мне как раз казалось, что зачатки храбрости продолжали бы развиваться, если бы я проплыл под другим, небольшим плотом, но Пашка доказал, что небольшой может пригодиться только для тренировки.

— А для тренировки,—объяснил он,— лучше просто сидеть под водой, постепенно привыкая не дышать. Ведь это только кажется, что дышать необходимо. Йоги, например,

Я очнулся на плоту...

могут по два—три месяца обходиться без воздуха.

Я согласился и три дня просидел под водой, вылезая, только чтобы отдохнуть и поговорить с Пашкой, который лежал на берегу голый, уткнувшись в записную книжку,— он отмечал, сколько максимально времени человеческая особь может провести под водой.

Не помню, когда еще испытывал я такую гнетущую тоску, как в эти минуты, сидя на дне с открытыми глазами и чувствуя, как из меня медленно уходит жизнь. Я выходил си-

23