Пионер 1968-01, страница 6

— Что ты, Косой, обижаешься,— начнут его утешать,— бегал бы лучше.

А Люсик вдруг повернется и пойдет к себе за дом. И там плачет. А мы смеемся. Действительно, чего плакать? Вон Жирного в нашем дворе зовут Жирным, и Жирный не обижается. Однажды, играя в прятки, Жирный забился между гаражами, а вылезти не может. Все до слез хохочут, дергают его, тащат, и сам он хохочет и рвется — и никак. Потом уж, когда все отстали и успокоились, вылез. И ничего. Не обиделся. А раз играли в казаков-разбойников, и у нас не хватало одного казака, и мы приняли Люсика. Он обрадовался, побежал, побежал и о крышку водосточного люка споткнулся. Очки потерял. Стоит столбом, а времени-то терять нельзя. Разбойники и так уж далеко убежали. Ему говорят:

— Что ж ты, Косой, очки потерял? Держал бы крепче.

Нашли ему очки. А Люсик повернулся и спасибо не сказал. Ушел к себе за дом. Так и пришлось доигрывать без одного игрока в команде.

Вспомнились мне эти игры, когда ребят полон двор, когда так весело, что дух перехватывает. И горишь вся — щеки, ладони, лоб. И в висках стучит, и сердце радостно колотится — от азарта, беготни, от собственной удали, оттого, что ты тут за всех, а все — за тебя.

Вспомнилось это, посмотрела я на Люсика, который плакать собрался, и стало мне грустно.

...А наступит вечер, стемнеет: мяч в воздухе не виден, салку путаешь, и палочки с землей сливаются. Домой пора идти, уже звали, и ноги гудят, деревянные. Тут устало опустишься на скамейку возле котельной, а из котельной вдруг выйдет Федор и задымит махоркой. И тогда все, кто уже домой собрался и пошел к подъездам, вернутся и начнут просить:

— Федор, расскажите! Федор, расскажите!

И Федор в своих огромных сапогах сядет между нами и начнет рассказывать историю с вариантами про Портупея-прапорщика. Совсем темно, и всем нам так хорошо, тесно, тепло на скамейке друг с другом. Иногда страшновато, но большей частью смешно (я чувствую, как сбоку покатывается Жирный и никак успокоиться не может) слушать про препирательства Портупея-прапорщика с хитроумным чертом, про комнату с гробом, где провел ночь на спор с трусливым и кровожадным царем храбрый

прапорщик, и про то, как он суп из топора варил, и как Марью-королевну замуж брал, богатых разорял, бедных одаривал, со злой силой сражался и слабых защищал.

Домой возвращаешься спокойная, задумчивая. Послушно и охотно, удивляя домашних, быстро разденешься и ляжешь спать. Закроешь глаза и видишь наш темный двор, и котельную, и гаражи в глубине, и видишь в нашем темном дворе терема с высокими башнями, и осиновый лес с нечистой силой, и пересеченные дороги, по которым весело и широко шагает Портупей-прапорщик, высокий и сутулый, как Федор, в больших сапогах, как у Федора, и с лицом, скуластым и молодым, лукавым и добродушным — лицом Федора.

...А Люсик истории про Портупея-прапорщика, наверное, и не слышал. Его и водво-ре-то вечерами не было видно. Сидел в своем деревянном доме и скучал, наверное, и плакал.

-— Люсик!

— Что тебе?

— Ты что?

— А что?

— Ничего?

Люсик мотнул головой, не заплакал.

— Ну, пошли, ну, пошли,— бубнили Дора и Ася.

— Тут играть будем,— сказала я.

— А как?

— Да, вот как? В эту нельзя: мало нас, в эту нельзя: Ася с Дорой не поймут, не сумеют... Вот что,— сказала я,— вор — не вор хотите?

— Хотим! — закричали девочки.

— Знаете как? — Я объяснила.— Есть царь, есть судья, есть вор и работник. Судья не знает, кто вор. Царь его спрашивает, указывая на кого-нибудь: вор? Судья отвечает: вор. А это не вор. Тогда царь приказывает работнику наказать судью горячими или холодными. А если судья угадывает, попадает вору.

— Давайте считаться. Ты, Люсик, оглох?

— Нет, — сказал Люсик. — Просто не хочу играть.

— Не хочешь?

Я рот раскрыла от удивления и возмутилась. Всегда сам напрашивался, а тут не хочет. «Ну и катись к себе за дом!» — хотела я сказать, но подумала, что мне одной тут делать с этими малолетками.

— Почему это ты не хочешь? — спросила я.

— Игра глупая.

О