Пионер 1968-03, страница 13

двух озорников — Макса и Морица. Они просто так, чтобы напроказить, делали разные гадости. Например, они дали проглотить курам одной женщины корки хлеба, привязанные к длинным ниткам. Куры проглотили корки, взлетели на дерево и повисли на нитках. А Вольтова вдова всплеснула руками и сказала:

О, лейтесь, лейтесь токи слез И превратите сад в реку — Венец всей жизни, прелесть грез, Здесь все повисло на суку!

— Где же нам достать аппарат Киппа?

— Достать-то есть где, а вот на что купить? -— грустно сказал брат. — И нету, и взять негде. Правда, она дешево продает...

— Кто?

— Вдова.

— Какая вдова, Вольтова?

Брат засмеялся.

— Да, Вольтова. Я ведь у нее всю свою лабораторию купил. Муж у нее был стеклодув, частник. Он сам выдувал всю посуду. У него отец Дымского покупал и другие химики. Он-то знал цену своей посуде. А вдова ничего не понимает, почти что даром отдает. Даром, да не совсем. А денег взять негде.

В переулке, недалеко от нас, была торговля «с рук». Мама не позволяла мне там болтаться, боялась, что я какую-нибудь заразу схвачу. А я всегда старалась именно этим переулком пройти в булочную. Там было много интересных вещей. И я ведь ходила туда не просто так. Я присматривала себе что-нибудь купить. У меня дома на полке стоял глиняный баран. Если его потрясти, там гремели монеты. Это был подарок бабушки. Она всегда почему-то дарила деньги: купи, что тебе самой захочется. И пока монеты гремели, казалось, что купить можно что угодно! Только выбрать трудно. Мне хотелось какую-нибудь маленькую коробочку. Откроешь ее, а там... Я не знала, что там должно лежать. В этом и был главный интерес.

Я шла по переулку и смотрела направо-налево. Направо, на вытертом коврике, лежат башмаки и туфли, старые и раздавленные, как будто по ним грязное колесо проехало.

Налево, как статуя, стоит высокая барыня н протертом бархатном пальто, в сплющенной кружевной шляпке и держит в руке два старых зонтика. Материи на них нет, одни спицы и белые резные ручки. Направо черненький дядька раскладывает на стуле какие-то железки, налево... Налево стоял мой брат. Воротник тесного, короткого пальто поднят, кепка надвинута на уши, из-под нее глядит серое от холода лицо с застывшей, кривой улыбкой. Одна рука засунута в карман, на другой висит «вторая курточка», которую он носил на смену школьной. Он испугался, когда увидел меня. Передо мной стоял не тиран-начальник, а мальчишка, который натво-::-•:." глупостей.

Я взяла его за руку — пойдем домой.

Он быстро свернул куртку, засунул за пазуху и зашагал вслед за мной.

— Не говори маме!

Мы пришли, разделись, я молча достала своего барана, черного, обливного, с золотыми рогами и золотым носом, и грохнула его об пол. Потом собрала раскатившиеся монеты.

— Сосчитай! Хватит на аппарат Киппа?

Он сосчитал.

— Не хватит, конечно, но мы сделаем так: мы дадим задаток, а остальное где-нибудь добудем. —• Брат нагнулся и стал подбирать осколки барана.

— Спрячь, мы его потом склеим, Копил-кина-Баранская!

Я молча грохнула копилку об пол.

Это была хвалебная фамилия.

Мы шли по асфальту, потрескавшемуся, как корка ржаного хлеба. В кармане у брата брякали деньги из моего разбитого барана. Мы шли и в такт шагам декламировали стихи из книжки Буша:

Без пуха был бы странно дик

Отрадный в холод пуховик.

То знала Вольтова вдова.

Вот этой дамы голова!

По булыжной мостовой мы перешли на ту сторону, повернули направо, пошли вдоль деревянных домов.

— Вон у той тумбы — ворота! — сказал брат.

Тумба покосилась, как огромная ножка белого гриба, с которого сбили шляпку, а ножку скособочили. Мы вошли в ворота. Во дворе, у стены деревянного дома, росла травка. В темных сенях пахло плесенью. Брат постучал в дверь.

Ф