Пионер 1988-01, страница 19Впрочем, какая «Скорая»? ...Я уже давно лежу в палате, наслаждаясь ее простором, покоем, редкой белизной, а за окном, за чугунной решеткой Шереметевской больницы бушует воскресная Сухаревка. Вот она — знаменитая башня в моем окне, вознесенная по приказу Петра в честь полка стольника Сухарева за особые его заслуги в дни стрелецкого бунта. Вот он— праздничный для всей Москвы и ее гостей торг: сотни раскинутых за ночь палаток, море голов, пронзительные, зазывающие голоса. Я встаю и, хромая, осторожно выхожу на площадь. Пожалуй, это уже не я, а другой писатель в длинном черном пальто и широкополой шляпе, выявивший знаменитый и тайный лозунг Сухаревки: «На грош — пятаков! * Гиляровский, дядя Гиляй. Его глазами я вижу, как вор-одиночка тащит под полой оборванного пальтеца «стыренные» вещи, а его уже ищут в толпе пострадавшие. Вижу беднягу, доведенного до крайности, его окружают нахальные барышники, силой вырывают последнее барахло, суют гроши и тут же на глазах перепродают втридорога. Скупщики везут барахло возами, но и их ждет свой «случай»: дурацкая удачливая прибыль или внезапный разбой.. Почему мне все это так знакомо? Случаем, чужим несчастьем, беспомощностью и растерянностью перед наглой силой всегда пользовались бандюги, вроде Карлуши, вроде печально знаменитой «Черной кошки», с которыми мне пришлось столкнуться в детстве... Звонкий голос заставил меня открыть глаза. Та же скамейка, два костыля на земле. Рядом мои новые знакомые — Алена, Кир, Ветер. С помощью ребят я поднялся, взгромоздился на костыли, захромал к скамье. Костыли эти, оказалось, принадлежали их дедушке, запасные. Долго ли я лежал и бредил больницей и Сухаревкой? Да нет, недолго, дети только и успели сбегать за костылями. — Очень болит? — спросила Алена. — Побаливает. — А Гаврик уснул.— Загорелое лицо Кира дрогнуло в улыбке.— Спасибо за помощь. — Какой Гаврик? — Я начисто забыл про больного пса, но, оглянувшись на ящик, поправился: — А почему он Гаврик? Кир охотно объяснил: — Очень просто. Гав! И-ррр-рик! Неожиданно запершило в горле, защипало глаза — со мной это бывает редко! Что-то знакомое, домашнее отозвалось при имени выздоравливающего пса. Вспомнил: во время войны во дворе бегала черная ласковая собаченция, а хозяином ее был дядя Серега, мой самый белый в мире милиционер. Тесновато да и голодновато было в доме с собакой, но ему все так завидовали... Да, в те времена собак не бросали на произвол судьбы. — А теперь мы будем лечить тебя,— объявила Алена. — Как это лечить? Может, вы наложите гипс? Взгляд серых глаз Алены был серьезным. А лицо... Мне показалось, оно стало розоветь. Нет, даже не розоветь — внезапно золотиться, как быстро восходящее солнце. — Хочешь, чтоб боль совсем прошла?— спросила Алена таким естественным, без тени сомнения тоном, что я сразу поверил: она знает какой-то секрет. — Конечно, хочу! Но как? — Скажи ему, Кир! — Девочка кивнула брату и отступила от меня. Я взглянул на Кира. Лицо его было медным, непроницаемым. Он сказал: Давайте отправимся во времена, когда нога у тебя не болела. — В какие это времена?— шутливо спросил я, не понимая, что за новая игра ждет меня. — Ну, когда ты учился, как Алена и я, в пятом классе или, как Ветер, в шестом. Или в каком угодно. Как хочешь.. — Чего проще вспомнить, как я учился в пятом или шестом классе,— улыбнулся я.— Нога все равно саднит. — Я не про вспомнить.— Голос Кира был суров.— Я про на самом деле, взаправду. Назови адрес и дату. И мы там будем через минуту. — Ты умеешь путешествовать во времени и пространстве? Кир пожал плечами: что," мол, за нелепый вопрос? — Я не путешественник, я проводник, могу помочь переместиться. Я внимательно вглядывался в лица. Золотое — Алены, медное — Кира, голубое — Ветра. Горячая волна противоречивых чувств охватила меня. Что это — игра? Или на самом деле тот единственный случай, когда невозможное станет возможным? Торопясь, я назвал сегодняшнее число, но другой год и свой старый адрес: 24 мая 1944 года, Грохольский переулок. — Делай, как я! Делай, как мы! — приказал Кир. И вытянул руки вперед, сомкнув их «топориком». Остальные выстроились за ним цепочкой, положив руки друг другу на плечи. Кир — Алена — Ветер. Ветер указал мое место — за его спиной. Одной рукой я схватился за его плечо, в другой — держал костыль. Наша колонна медленно двинулась прямиком на забор с надписью: «Опасная зона. Идут строительные работы». Я пялился на эти буквы, стараясь изо всех сил не упасть, не понимая, что должно произойти. «Топорик» Кира прорезал дерево. Мы оказались по ту сторону забора. «Уйди-уйди» — Теперь не болит? — раздался знакомый, участливый голос. Как сквозь туман, разглядел я золотистое лицо Алены. Боже, что произошло, почему она так внезапно выросла? Чуть-чуть ниже меня. Да и Кир, и Ветрогон с меня ростом. Неужели?.. Я хлопнул себя по ноге, увидел на коленке заплатку и дико обрадовался: неужели это мои старые штаны, неужели я снова пятиклассник? Выросли не Алена и ее братья, я уравнялся с ними. Ребята рассматривали меня с нескрываемым удивлением: как будто узнавали и не узнавали. И я объяснил им, что я — это я, только в возрасте одиннадцати лет, как и положено мне быть в сорок четвертом, а они — все те же самые. И находимся мы, по всей вероятности, там, куда стремились. Это был до боли знакомый сквер. С тополями и липами, клумбой в центре, десятками сходя-щихся-расходящихся дорожек и вечной лужей у забора. Полуторки гремят деревянными бортами по булыжной мостовой, бодро вышагивает лошадь с телегой дров и возчиком Вон серая 3—4 «Пионер- № 1. Ф |