Пионер 1988-01, страница 20«гробница» великолепного гастронома с десятком вкусных прилавков. Керосиновая лавка за углом Новый шестиэтажный дом с роскошным лифтом И море разного рода домишек, каждый из которых я знал до их внутренностей, как и все потаенные уголки — дворы, подъезды, лестницы, дырки в заборах. — Не болит! — радостно объявил я новым друзьям. И подпрыгнул на месте — раз, другой, третий — и от души расхохотался. Здорово вы придумали, братцы! Теперь буду командовать я... — Это и есть Грохольский переулок? — спросил Кир зорко вглядываясь. — Наш, Грохольский, а то еще какой! — Я небрежно махнул рукой.— Налево, пожалуйста, кинотеатр «Перекоп», дальше Ботанический сад и больница Склифосовского. А направо живу я Айда к нам во двор! Ребята выглядели немного растерянными. Я понял, что и мне надо не торопиться, попривыкнуть к прошлому, к новому-старому миру. Вдруг что-то здесь не так? — Пройдемся?— предложил я, и мы двинулись вперед тесной, сплоченной группой, оглядываясь по сторонам, впитывая в себя все, что попадалось на пути. Мальчики носились по газонам и дорожкам в азартных бездумных играх. Мамы несли запеле-нутых, спящих младенцев, открыв миру их безмятежные лица. На скамейках люди читали газеты, вязали, грелись на солнце, что-то обсуждали. Нас обогнали самокатчики. Ухватившись за деревянный руль, отталкиваясь одной ногой, они быстро двигались на урчащих шарикоподшипниках к своей цели. —• Что это?— спросил молчавший до сих пор Ветер. Я объяснил устройство самоката, хотя особо расписывать здесь было нечего. — Понятно,— отозвался Ветер.— Интересно: делай сам и кати. Молча понаблюдали, как ватага ребят, стоя на коленях вокруг квадратной доски, играет в деньги. Каждый по очереди ударом свинцовой биты старался перевернуть разложенные на доске монеты. Если перевернет забирает монету и продолжает игру. Уловив несколько безмолвных приглашений, я выразительно хлопнул себя по пустому карману и неожиданно ощутил приглушенный звон. Неужели там мелочь, захваченная сегодня утром с письменного бюро? Но ведь наши монеты сейчас не ко времени. Я подал знак друзьям отойти: без денег здесь делать нечего. — Расшиши,— глупо улыбаясь, я смаковал давно забытое слово.— Эта шантрапа играет в расшиши. Алена посмотрела на меня чуть удивленно и повторила, будто пробуя иноземное слово на язык: — Расшиши... Смешно-то как: рас-ши-ши... Запомним! А почему шантрапа? — А потому! — небрежно ответил я, сунув руки в карманы старых штанов. Вдруг откуда-то прилетел пронзительный, такой манящий звук: «Уйди-уйди-уйди!..» Мы разом насторожились, огляделись и, не сговариваясь, бросились на бодрый призыв в глубь сквера. У шершавого тополя прямо на скамье восседал на самодельной каталке безногий инвалид. Был он в солдатской гимнастерке с медалями— плотный, с крупными чертами небритого лица, огромными ручищами. Туловище с загнутыми штанинами крепко-накрепко прикручено ремнями к доске на шарикоподшипниках. Возле инвалида — ящичек, в котором и таилось изобретение века. Вот инвалид достает сильными пальцами из своего ящика обыкновенную трубочку, дует в нее, и сразу с другого конца выскакивает, надувается красномордый чертик с вытянутыми рожками, и трубка, ко всеобщему восторгу, голосит: «Уйди-уйди-уйди!» Я заметил, что золотистое лицо Алены стало серебреть, и понял ее. Пробился к скамье, чувствуя как жарко дышат в затылок мои приятели, спросил, преодолевая стук сердца: — Сколько, дядь, а? — Рупь.— Продавец высморкался в несвежий цветастый платок. Я достал из кармана мелочь, быстро пересчитал Будь что будет! Кругляши чеканки пятидесятых и более поздних лет затеряются в общем потоке монет. — Мне надо три штуки! — объявил я, переминаясь с ноги на ногу. — Сколько наличными?— лениво поинтересовался продавец. — Два с полтиной. — Гони. Я высыпал в твердую, как асфальт, ладонь мелочь. Дядька, не глядя, бросил ее в ящик, протянул три трубки. Потом он достал из ящика деревянные колодки, приподнял свою тележку на вытянутых руках и ловко плюхнулся со скамьи на песок. Алена бросилась было к нему: — Давайте я помогу. — Отзынь! — отмахнулся инвалид. Он поставил ящичек на свой самокат, как раз на место несуществующих ног, и, резко отталкиваясь колодками, укатил. Я раздал друзьям сувениры. Они приняли их безучастно. — А где его ноги? — спросила Алена таким пронзительным голосом, как будто я был виновником несчастья. Как где? На войне. Еще война... — Дзынь, дзынь! — грустно отозвалась Алена и посерьезнела так, что в один миг превратилась в настороженного, взъерошенного мальчишку. — Почему же он на самокате, а не в автоколяске? — прошлепал губами бледный Ветер. — Старик, сейчас нет еще КамАЗа, БелАЗа и прочих АЗов, напомнил я.— Есть пушки да танки. — Дзынь, дзынь, дзынь... — И грузовики! — Кир указал на улицу. — И грузовики, и телеги, и даже один мировец-кий велосипед! — подхватил я.— Айда, покажу! Мы побежали к моему дому — через сквер, вниз по мостовой, мимо молочной, мимо старых приземистых кирпичных мещанских домов. Дома крепко вросли в землю, цепко держались друг за друга, выстроившись двумя уступчатыми стенами. Дружелюбно и властно втягивало нас булыжное пространство. Мои друзья на бегу то и дело выпускали из трубок красные пузыри, и Грохольский отзывался на их «уйди-уйди-уйди» извечным каменным смешком: «Приди-приди»... Но это слышал один я. Вот и ароматная крохотная булочная. Наш дом — тридцать три. Я дал знак остановиться, первым нырнул в темную арку ворот, на цыпочках проскользнул мимо нашего окна, прорубленного в камне. Через открытую форточку мне послышался голос матери. Двор открылся, как радостный мир. Голубой Ф |