Пионер 1988-06, страница 52

Выбрался наружу, на свой наблюдательный пункт, и снова стал прислушиваться к темноте. Шуршало море о прибрежные камни. Шелестел в тайге ветер.

Внезапно с моря послышался гул мотора, из-за мыса сверкнул луч прожектора и заскользил по берегу. Приближался русский патрульный корабль. Стиснув зубы, Крюгер с ненавистью смотрел на темный, сверкающий прожектором, строгий силуэт военного корабля, спокойный, уверенный рокот двигателей еще более разжигал его злобу.

Свет прожектора удалился, звук корабля ушел в ночь. Крюгер лежал и прислушивался. Потом встал в полный рост, стоял в темноте и слушал.

И вдруг уловил даже не шорох. Чутким ухом, обостренным чувством разведчика он уловил почти неслышное трепетание воздуха в кустах, неподалеку.

Вспыхнул фонарь, и снова дьявол, теперь уже в человеческом облике, возник перед ним в луче электрического света. Мгновенно штурмфюрер вскинул пистолет и выстрелил четыре раза подряд. Фонарь он выключил и стрелял уже в темноте. Она ему не мешала, он не мог промахнуться. Если это даже дьявол, то пуля Крюгера настигнет и его! Одна за другой пули пронзили можжевеловый куст и ушли в темноту.

Игнат был настороже, он ждал беды от этого длинного и, когда вспыхнул свет, молниеносно метнулся в сторону. Это спасло его от точных выстрелов фашиста..

22. Стрела с каменным наконечником

Вместе с Хромым Игнат уходил. Они возвращались в логово. И всю дорогу до места, и всю ночь, и весь последующий день в его ушах звучали эти почему-то знакомые, глухие и мощные, и пугающие выстрелы из парабеллума. Перед его глазами продолжал стоять этот длинный и тощий человек, озаренной желтыми вспышками пистолетных выстрелов. Это была такая до ужаса знакомая картина...

И вдруг снова призрак алого пламени запылал перед ним. Уже опять настала ночь, Игнат сидел в пещере возле красных угольев, но ни пещеры, ни угольев он не видел. Он видел бушующее, гудящее пламя, в котором горел дом. И вот в этой картине стали появляться люди. Он отчетливо слышал их речь, такую же гортанную, лающую, чужую, как у тех, что были в землянке на побережье. И он вдруг увидел все.

Рядом с пылающим домом стояли люди, его родные люди: мать, сестра, два брата. Потом зазвучали выстрелы. Он все вспомнил. Немцы расстреляли всех его родных, кроме отца, который в начале войны ушел на фронт. Это было под Ленинградом. Он вспомнил, снова увидел, как наяву, въезжающие в село мотоциклы с фашистами, пылающие дома и длинную фигуру немца с пистолетом в руке, точно такими же глухими и раскатистыми выстрелами убивающего детей, подростков, женщин. Он вспомнил все, даже свою фамилию. Вспомнил, как его ударили прикладом и, видимо, забыли о нем, думали, что убит. Он потом ночью ползал среди трупов, плакал, захлебывался от рыданий.

Вспомнил, как скитался по лесам, пробираясь

на север по старому отцовскому компасу. Он слышал. что там есть глухая тайга, и это казалось ему спасением. Вспомнил, как взял карабин и патроны у убитого солдата возле какого-то моста после бомбежки... Вспомнил, как где-то на дороге незнакомая старуха с очень добрыми заплаканными глазами и распущенными седыми волосами подошла к нему, дала ему большой кусок черного хлеба и рюкзак, вещевой мешок, который был почти полон и завязан. Старая женщина говорила ему добрые слова, по ее темным, морщинистым щекам текли слезы.

Когда же он забыл все это?.. Еще в родной деревне, после удара по голове и сильного нервного потрясения, когда он поднялся ночью и пошел прочь от трупов и пожарища, он уже тогда плохо соображал, мысли путались в его голове. Почти всю дорогу, дальнюю и долгую, когда днем он брел, а ночью спал на траве, он находился в каком-то сумеречном состоянии, сознавая только, что позади него ужас, а впереди — покой и спасение. Это только сейчас он вдруг вспомнил все с удивительной ясностью. А тогда, уже в дороге, он не сознавал в полной мере, что с ним произошло, куда он идет. Но шел упорно по компасу. За долгие дни и ночи пути он потерял много сил и однажды, истощенный до предела, упал у дороги и заснул. Спал он двое суток, а когда проснулся, не помнил уже совсем ничего. С той самой поры он и жил своей новой, лесной, дикой жизнью — без прошлого...

...Огляделся. Хромой, крупный волк спал у стены пещеры. Это теперь его друг, спутник его дикой жизни. Что же делать? Как быть теперь? Голова Игната так болела, словно его опять ударили прикладом в лоб... И вдруг усталость, тяжелая, вязкая, липкая, стала слепить ему веки. Он подошел к бочке, попил кислой воды, лег на шкуры и уснул, словно провалился в темноту.

Утром, после рассвета, юноша снова пошел на побережье. Хромой не удивился, он. как всегда, был рядом. И раньше случалось из-за мокрой погоды или ночной грозы, что они отправлялись на охоту днем, хотя и очень редко.

Игнат хотел еще раз посмотреть на этого фашиста, хотел увидеть его днем. Теперь он знал, кто перед ним. Но не месть звала его туда, на встречу с этим фашистом. Он хотел посмотреть, убедиться, что этот немец так же смертен, как все люди и животные. И еще он хотел его уничтожить, чтобы избавить от него землю, а вовсе не из мести.

Неподалеку от немецкой землянки снова увидел одинокую собаку. Пес злобно рычал. Шерсть его опять стояла дыбом, он готов был погибнуть в пасти волка, но не подпустить никого к своему хозяину.

Хромой стал в стороне, он понимал, что вожак запретил трогать собаку.

Игнат долго смотрел на рычащего пса, потом вдруг достал из-за пазухи кусок мяса, специально захваченный для этого, и бросил голодной собаке.

Пес сначача настороженно зарычал, но Игнат спокойно сказал ему:

— Возьми, ешь...

Была в этом голосе доброта, которую понял Помор. Он снова услышал знакомую человеческую речь, такие же слова говорил ему хозяин. Он осторожно понюхал мясо и тут же, мгновенно, проглотил его, почти непроизвольно. Ведь он уже третьи сутки ничего не ел...

©