Пионер 1988-07, страница 34

боком-боком, а кто и б открытую, давай отступать к своим домам. Даже родной браток Николаши, невеличка Валек, притворно-озабоченно забубнил: Mite тоже надо бы домой... Мне тоже на речку что-то уже не хочется... >,— и мы с Никол а шей остались на улице одни.

Ну, а ты что, купальщик? спросил меня насмешливо Николаша, и я, потупя голову, ответил:

Я — ничего... Я готов с тобой хоть куда... Только если не позовут домой ужинать.

Так ведь пока не зовут! — засмеялся Николаша, и мы плечо к плечу запылили по ночной дороге то быстрым шагом, то ретивой рысцой.

А надо сказать, что речка Нёндовка от нашей деревни не очень близко. До нее — километр, а может, и более. И все сначала лесом да лесом, а потом под крутую гору, называемую Крюковской.

Она, Крюковская гора, а вернее, проезжая по ней дорога, там взаправду изгибается как бы этаким крюком. Напрямую по горе не взъехать, не съехать никакой конной подводе, ни даже трактору. Немало тут в старопрежние годы было наломано колес, немало было запалено лошадей,— вот наклонный путь по крутому склону и нарезан плавным зигзагом, а еще он плотно вымощен булыжником.

Мостовая во глубине темнохвойных лесов производит впечатление самое ошеломляющее. Шагаешь ты, скажем, или едешь по зыбким в жару от пыли, по хлюпким в дожди от грязи колеям, а навстречу тебе, утомленному, тянутся все скучные ельники да ельники. И вдруг...

И вдруг посреди дремучей глуши перед тобою широкое, наклонное, совсем как при спуске в некий старинный город, устланное гладко-окатными, разноцветными камнями-камушками удивительное местечко!

Оно раздвинуло дорогу вширь. Оно бежит, зовет вниз. И пускай это всего лишь крутая часть все того же глухоманного пути, да тебе-то уже мнится: скучный лес волшебно ожил, лохматые пирамиды елей стали таинственными сторожевыми башнями, а по-за самым изгибом дороги, у самой там, внизу, подошвы горы на речной луговине тебя и впрямь поджидает тот, внезапно тебе примечтавшийся с уютными светлицами, с высокими теремами город-городок.

Такое чудо с Крюковской горой сотворил мой дед. Мой родной дедушка — Андрей Андреевич. Сотворил, разумеется, не только сам, не в одиночку, а сбив в крепкую, добровольную артель всех по округе жителей. И было это сразу после революции, когда на белом свете происходили еще и не такие расчудесные, развеселые дела.

Дедушка-то мой был тогда совсем еще молодым, демобилизованным красноармейцем, и, говорят, именно тут, на общей работе, на устройстве этой среди ельников полусказочной мостовой он и встретил мою бабушку. Встретил, и вот от них и пошел весь наш род, в том числе я — дедушки Андрея внук...

Ну. а теперь это все уже уплыло в далекое прошлое. И сейчас, когда мы с Николашей здесь шагаем, когда rio-над нами сеется серебристая, чуть жутковатая лунная дымка, то я вспоминаю дедушку лишь, как говорится, для поддержки собственного духа.

Я думаю: «При таком моем дедушке мне водяников-стариков бояться не положено! Да и вряд ли водяные в нашей речке остались. Ведь сразу под горой дедушка поставил со своей артелью че

рез Нёндовку еще и высокий, прочный до сей поры, если по нему едешь, звонкий мост. И когда они, артельные плотники, тут старались, когда махали топорами да дружно заколачивали сваи, ухали громогласно «Дубинушку», то вся речная нежить, в том числе водяные с их дочками-русалками, наверняка разбежалась по самым дальним-предалышм лесам, болотам...»

И вот, чтобы не оступиться на крутизне, чтобы не обрезать босые пятки о какой-нибудь уже расколотый временем и колесным железом булыжник, мы спускаемся теперь под высвеченную луною гору осторожно, медленно. И нам уже видно, как взблескивает сквозь легкий туман узенькая излука Нёндовки. Ну, а под ногами на каждом шагу у нас тоже то кошачьим глазом вдруг слюдяной обломок взблеснет, то среди черных, молчаливых деревьев за дорожной обочиной что-то вдруг пискнет и прошуршит; то на полном виду, над головой, пугая меня до оторопи, метнется косо, бесшумно летучая мышь.

Несмотря на утешительные думы о дедушке .Андрее, я жмусь все ближе к своему товарищу:

— А что, Николаша? Неужели Савосина Метка кричала нам правду? Неужели водяные в Нёндов-ке и теперь нсе-таки есть?

Николаша бодрится, но отвечает сейчас не так уж четко, не так самоуверенно:

— Есть они или не есть никто не видел. Все только болтают. Если после каждой болтовни трусить, то и в самом деле что-нибудь примерещится.

— Я. Николаша. не трушу. Я просто так.

— Вот и нечего... Держи хвост морковкой. Сейчас искупиемся, да и тем же ходом домой.

Место для купания нам в ночных сумерках выбирать не надо. Не доходя до моста, мы круто сворачиваем с торной дороги на едва приметную в мокрых уже от росы травах тропинку. Мы держим курс на туманные заросли ольшаника. За ними почти поперек всей речки похожая на плотнику песчаная коса. Она отжимает поток бегучей воды к другому берегу. Там бурливый, говорливый перекат. Ну, а слева, справа песчаной косы-плотинки — наша мальчишечья ныряльня и купальня. Причем на любой вкус эта купальня!

Кто боится глубины, тот, пожалуйста, шлепай от косы по речке вверх, и тебе все время будет по пупик. Там, на теплом мелкодонье, будут щекотать твои ноги настырные и очень юркие пескарики. Там можно с помощью собственных штанов наловить в подводной, зеленой, извилистой траве быч-ков-подкаменников, отчего-то именуемых в нашей местности «попами».

А кто очень смел, как друт мой Николаша, тот, едва скинув одежонку, тут же орет: «Ширну, мыр-ну, гляньте, где вымырну!» И он, смельчак, кидается с косы в омут вниз, влево.

Омут тоже не так чтобы глубок. Я в этом месте сам раз-другой доныривал до дна. Но это было белым днем, да еще и при солнышке. А теперь вот, когда прибрежные деревья, когда песчаная коса словно бы нарисованы черной тушью, когда вода по обе стороны косы укрыта седым паром, а над паром зыбится, хотя и очень светлая, да все равно мрачноватая луна, то мне уж не только на глубину, но и на мелкое-то место лезть хочется не очень.

А вот Николаша скидывает рубаху, штаны. Он по упругому, по испятнанному ночными зеркалами мелких лужиц песку идет вдоль косы к середине речки. Я поневоле раздеваюсь, ежусь, зябко охватываю руками плечи, плетусь за ним.