Пионер 1989-07, страница 62

<

I s

m <

X a ш ct

См. c. 56.

щадке. Там росла мощная, раскидистая ива, и все вокруг было усыпано желтыми листьями, длинными, узкими, как... как байдарка. честное слово.

Еду я сварил, как положено, на весь завтрашний день, чтобы в пути уже не отвлекаться. Но ужинать не стал. Чувствовалось: все же здорово устал, перетянул себя. Варил чай в двух кружках и пил, пил, сидя под мощной ивой, спиной привалившись к корявому, жесткому стволу.

Черная осенняя ночь легла на землю. Мир сузился до призрачно светящегося купола, очерченного пылающим костром. Да еще высокое пламя его отражалось в темной воде, как странный отсвет, мерцающий в глубине...

Утро. Осень. Река. Пожухлая трава заиндевела. Но мне тепло и уютно. Более удобной постели я не знал никогда, не знаю теперь, да и нет, наверное, такой. Под перевернутую резиновую лодку надо подложить надувные резиновые подушки, от лодки же. Или кто как хочет: палатку, спальный мешок, тент. Чтобы комары не донимали, надо закутаться в палаточный полог с головой. А чтобы дышать было легко,— вбить три высоких колышка, и тогда полог повиснет на них куполом. Вот и все хитрости.

Однако пора в путь. Кромка солнца появилась над низкими холмами. Места здесь уже обжитые, тропки натоптаны, машинные колеи. В заливчике торчат тальниковые вешки: кто-то сети ставил или жерлицы. Одна ива тут же дала побег, проросла: на верхнем, еще свежем срезе три листочка проклюнулись. Как маленькая зеленая корона.

Странное это дерево. Ива, ракита, ветла, тальник... Растет всегда у воды, в воде. Но она же растет и в пустыне. Везде, где есть земля. Тальник — это заросли, кустарник прибрежный, тонкий и гибкий. А ветла — царь-дерево, баобаб, от одного, корневого ствола, бывает, еще несколько стволов отходит, шатер поднебесный. Нет, все-таки ива — загадочное дерево.

Спит еще Ишим. Скоро солнце взойдет, тучи набегут, ветер поднимется и будет рвать воду, гнать неприветливую волну. А пока тишь и гладь.

Осенняя вода холодная и зрачная, чуть зеленоватая о

лода и чистоты. Так и хочется назвать ее красивым словом — аквамариновая, цвета морской волны. Когда весло вспарывает воду, поднимается из гпубины, вокруг зеленоватой глыбы вскипают белые пузырьки воздуха, и это очень похоже на драгоценный прозрачно-зеленый камень, который нашли мы в детстве с Толькой Губарьковым возле болота на Сенной базе, за далекой окраиной Петропавловска.

Мы пошли туда, впервые в жизни, поохотиться, пострелять уток или другой дичи, которая, как говорили и как полагали мы по своему разумению, должна была водиться в столь далеких и диких местах. У нас были крепкие тальниковые луки высотой чуть ли не в наш рост. Мы все по правилам делали, как в книжках написано. Скажем, если не надо было стрелять, тетиву снимали, и лук не терял упругости. А сгибали лук всегда через колено, как на картинке в книге, где нарисован был скиф, ставящий на лук тетиву. Стрелы у нас были абсолютно прямые, жесткие. Мы их делали из длинного, сухого березового полена, раскалывая его на ровные брусочки, потом обраба-тывапи ножами, скоблили осколками стекла, полировали мелкой наждачной бумагой. Наконечники, из консервной жести, заточенные напильником до такой остроты, что те входили в сухую, твердую доску забора на два пальца. В общем, оружие для настоящих мужчин.

Но утки нам не попадались. Или их не было, или мы не могли из-за маленького роста разглядеть их за камышами. Долго бродили вокруг болота, спотыкаясь, обходя большие кучи непонятного мусора.

Вот здесь-то, возле одной из куч, я увидел сверкающий на солнце камень. Зеленоватый, прозрачный, он сиял гранями, по краям кое-где, как пеной, был оторочен белыми воздушными пузырьками.

— Что это? Что это? — разволновался Толька.

Было нам тогда по десять лет, но пиратскую литературу мы уже знали хорошо. Потому я ответил уверенно, ни секунды не сомневаясь:

— Это зеленый изумруд! В любом порту, от Пирея до Кадикса, за него дадут не меньше сорока тысяч гиней.

Толька ахнул.

Как я сейчас догадываюсь, почти точно знаю, это был большой осколок, кристалл расплавленного стекла. Может быть, даже бутылочного, зеленоватого. Вокруг болота заводские свалки; на каком-то из заводов, наверно, за-плавили стекло, разбили его, выбросили— оно и попало к нам, красивое, драгоценное...

Когда мой приятель из далекого Забайкалья подарил мне аквамарин, я полетел с ним в Петропавловск, показал Тольке, в ишимскую воду опускал и проверяя на прозрачность. Нет, это был совсем не тот камень. Никакого сравнения. И все мне кажется, что мы в детстве смотрели на мир, на будущее как бы сквозь ту загадочную зеленую призму. Или наоборот — сейчас смотрим в прошлое сквозь нее как сквозь магический кристалл, бросающий рассеянный и таинственный свет на все, что было.

А что стало с тем камнем, я не помню. Во всяком случае, приключений, которые обычно сопутствуют найденным сокровищам, не было. Да и мы, хоть и маленькие, наверное, понимали, что где-то там, в пиратском мире, он стоит. оценивается в какие-то суммы, а здесь у нас никаких гиней не хватит. Понимали, наверно: никому, кроме нас, он особо и не нужен, этот драгоценный камень из нашего детства, зеленый и прозрачный, как осенняя ишимская вода.

Река всегда жила и живет сама по себе.

Топько на дороге, в автомоби-пе или в самолете, есть свои начала и концы, откуда-то выбываешь и куда-то прибываешь. Река этого не признает и не знает. Если хочешь, ты можешь остановиться, высадиться на берег, сказать, что вот он, твой конечный пункт.

А река идет дальше.